Синдром мотылька - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Литаврина cтр.№ 14

И как ни оттягивай, а вспоминать выпускной придется!

И опять страшно сожмется, а потом замешкается с очередным ударом изношенное сердце. И перед глазами встанет моя единственная девочка, тоненькая, бледненькая, немыслимой хрупкой красоты. И на прекрасном, одухотворенном, молочной чистоты лице – губы с горькими складками, с синеватой каймой, и распахнутые глаза в черных полукружьях. И – распахнутая, истерзанная, страдающая, недетская душа в них. Матерь божья, страдалица и мученица! Помилуй и спаси беззащитное мое дитя!

Весь последний год учебы дочура была сама не своя. Отказалась праздновать свой день рождения – «у нас это не принято». Когда стали докапываться, выяснилось, что она уже «адепт», она уже «посвященная» и должна полностью перестроить свою жизнь по законам неведомого нам мира. Питалась теперь она отдельно – наша пища «скверная», «неугодная богу». А когда мы напомнили ей о нас, родителях, как отрезала: «отца и матери у адептов нет». Все они – «сыны и дочери Иисусовы». Я понял: девочка потерялась окончательно. Несколько дней она провалялась дома в лихорадочном состоянии; поднялась температура, открылся лихорадочный бред, видения. Девочка слышала голос Спасителя, велевший ей «оставить это скверное место». Веснушка отказалась от воды и пищи из наших рук…

«Скорая» забрала дитя в неврологию, и до конца мая дочь проходила усиленный курс лечения и реабилитации. О наших посещениях клиники я писать не могу – нет сил вспоминать, как дочура проходила мимо, как заводная кукла, никак не реагируя на наше присутствие…

Конечно, экзамены мы пропустили, конечно, школа спешно оформила аттестат по неврологическому заключению, конечно, коллеги жалели и меня, и Альку, поддерживали нас и тактично сопереживали.

Только чего уж там!

В конце июня, выйдя из клиники, дочь «поприсутствовала» в школе на вручении аттестатов, вроде такая же, как всегда, только голубая жилка на виске слегка пульсировала под любопытными взглядами бывших друзей и училок… А вечером, не заходя домой, холодно сунув матери желанный «документ», – исчезла. Вышла из подъезда – и не вернулась. Сначала мать еще надеялась, что Верочка – опять это слово! – все же отправилась к друзьям, на выпускной, пусть и в неказистом виде. Побежала в школу, посидела там до отъезда выпускников на автобусную прогулку. Веська не появилась.

А на следующее утро мы нашли в почтовом ящике записку.

«Гуру объясняет, что нет у человека дня рождения, и нет отца его, и матери его, ибо все мы – сыны и дочери Иисусовы. Готовит меня к замужеству с посвященным, как и я… Хочется писать о многом, но меня торопят. Да низойдет на вас просветление, и посетит вас Благая весть Хранителя, Иисуса, Сына Божия!» И все. Ни адреса, ни телефона. Мобильный телефон оказался недоступен.

Конечно, Алька кинулась в библиотеку, разыскала «братьев и сестер» и пригрозила всем, чем можно, за «похищение дочери». Но явившийся к нам на встречу спокойный и холодноватый гуру по этому – так и заявил – «смехотворному поводу» заверил, что Веська, как лицо, имеющее паспорт, вполне вправе поменять свое семейное положение, что и собирается сделать «в законном порядке». Что высказанное ею желание неотменно, и дочь покинула дом из-за опасения нашего родительского противодействия, причем получила достойный и совершенно безопасный приют. И что, возможно, потом, когда мы примиримся с ее самостоятельным выбором, девочка – «с благословления духовного братства» – постарается наладить с нами партнерские отношения. Так и сказал – «партнерские». И напоследок настойчиво рекомендовал несколько книг по дианетике и стопочку ярких брошюр – «Благая весть», «Братья и сестры», «Как я возлюбил Господа» и им подобные паршивые хреновины!

Весь разговор шел в такой корректно вежливой, типично западной, отстраненной и безличностной манере, что даже ругаться оказалось не из-за чего. Как загипнотизированные, мы молча взяли книжонки и распрощались.

Дома Алька разрыдалась до истерического припадка, а я, натужно спокойный на фоне дозы своего «бальзама», обзванивал влиятельных друзей с «воплем» о помощи. Обещали все. А помочь не смог никто. Алька загремела в клинику, а я – я просто удвоил дозу…

Венич, прости. Не могу писать дальше. Меня здесь никто не видит, и можно хоть всю ночь совершенно позорным образом размазывать сопли по щекам, биться головой об эти белые листы и плакать, плакать… Плакать о той единственной, ненаглядной, беззащитной, кого я больше всех хотел беречь в этой жизни, кого над пропастью во ржи не смог остановить и удержать. «Самба белого мотылька у открытого огонька…».

С добрым утром тебя, господин Ерохин! С добрым утром моего последнего доброго дня! Сегодня мне неохота ни бриться, ни даже чистить зубы – все равно моим «бренным останкам» не светит достойная «христианская кончина». С помощью доверенного лица я просто исчезну из этого мира, буду, как говорят лжецелители, «где-то, не знаю где». У меня даже чувство особое появилось – четкое ощущение определенного конца. Почти как в детстве, когда и во дворе еще поиграть жутко хотелось, и напрягало чувство, что вот-вот зазвучит строгий мамин голос: «Домой!» Наверное, пора мне домой, с отчетом: чего хотел, что смог – и не смог – в этой жизни, с ответом за тех, кого приручил…

Но погоди, Венич! Об этом не стоит. Давай я лучше расскажу тебе свой последний сон. Сон получился для меня как раз необыкновенный – о моем Майкле Джексоне. Или как раз обо мне!

Или о нас, людях…

Я просыпаюсь поздно, когда тяжелое южное солнце уже зависает прямо напротив моего арочного светлого окна.

Не знаю, осталась ли в моих жилах кровь прямо оттуда, из гордой горячей Африки. Или же вместе со внешними переменами я и в самом деле обрел новых предков. Но раскаленное солнце Аравии мучительно для меня. Так же мучительно, как и весь последний год моей жизни. А ведь мой последний год, за редким исключением, прошел в «нирване», в гостях у сказочно богатого друга – арабского принца, создавшего в своих владениях истинный рай на земле. Во всяком случае, так пишут газеты. Ненавистные газеты, прохвосты-журналюги, которые влезают, втираются в мою жизнь, как прачка в грязное белье, смакуют подробности позорных судилищ – за личные пристрастия, за неуплату налогов, толпятся у трапа, когда меня, как злостного преступника, невзирая на болезнь и упадок сил, чуть ли не в наручниках сажают в самолет!

Да разве я делец, банкир, экономист, наконец, чтобы перекидывать со счета на счет виртуальные золотые реки? Разве я бездельник-рантье, чтобы высчитывать, сколько стоит ремонт и управление моей несравненной виллой, и разве я ее садовник, и экономка, и даже мальчишка, отрывающий ворота? Разве за этим я пришел в мир?

Я – свет от света, я – воплощенная мелодия, танец голоса и голос танца? Разве я не покорил мир своим редкостным даром? Разве толпы людей не будут счастливы отдать последнее, чтобы защитить меня от травли и охранить мою безбедную жизнь? Нельзя судить меня по жалким скаредным законам этой жалкой скаредной власти. Они не смеют тащить меня в аэропорт, жалкие людишки, которых никто и не вспомнит, кроме как в связи с моим звездным именем!