Пепел красной коровы - читать онлайн книгу. Автор: Каринэ Арутюнова cтр.№ 35

Позже я узнаю, что у нее есть муж и что она немая.

* * *

Будто серию акробатических этюдов исполняет она, складывая ладони, разводя их в стороны, прикладывая палец к губам, переносице, хмуря брови, — это единственная женщина, действия которой я не могу предвидеть, просчитать.

Существо из другого мира. Мира, в котором жесты больше слов. Ее молчание не кажется угрожающим, скорее, наполненным. Не разрывают ли слова ее грудь? Не переполняют ли сосуды, не собираются ли в тугие сгустки, напоминающие зимние сумерки или капли сгущенного молока?

Иногда я вслушиваюсь в ее дыхание. Спящая, она похожа на остальных — такая же беззащитная, — пробуждение ее похоже на танец — молча отбрасывает волосы, подходит к зеркалу, — иногда улыбка ее просыпается первой и заполняет пространство комнаты.

Мне кажется, время ее течет по иным законам. Израсходованное на слова, выяснения, упреки, оно утекает сквозь пальцы. Молчание представляется мне панцирем, околоплодным пузырем, в котором плещется душа. Мне хочется взять ее пальцы и, складывая их, научить произносить — Адам. Чтобы она послушно повторяла за мной.

Вместо этого я молча вхожу в нее, вторгаюсь без спроса, — будто взламываю тайник, пренебрегая паролем. Я вслушиваюсь в ее мычание, разбиваю его на звуки, складываю их в слова, тайком от нее я впишу их в тетрадь, чтобы однажды расшифровать. Перевести.

Язык птиц? Богов? Сверчков? Арамейский? Хеттский? Фарси?

Ее зовут Ева.

Она исчезает так же незаметно, как и возникла. Оставив после себя след от помады на кофейной чашке и сквозняк.

* * *

Мне доставляет удовольствие баловать ее. Видеть, как судорожно сминают ворот блузы тонкие пальцы с легко краснеющей кожей, смущенно уклоняться от порывистых объятий.

Это называется — знаки внимания. Нужда сделала ее непритязательной, а немота способствовала неумению выражать свои желания. Впрочем, я догадывался о них. Пузатый флакон духов, белье цвета чайной розы, пара шелковых чулок, кофточка из ангоры, — потупившись, она зарывалась лицом в шерсть и выныривала оттуда с восхитительной, смущенной полуулыбкой, — так улыбаются дети, которые учатся ходить, — с каждым шагом они оборачивают к вам голову с немым вопросом в глазах — я правильно иду? Я не упаду? Ведь ты поддержишь меня, если.

Я не торопился. Я был предупредителен, нежен, я был возлюбленным, отцом и матерью, — да, но только в те редкие часы, когда она была рядом. Я слышал ее приближающиеся шаги, ее несмелое дыхание за спиной. Порывистость ее объятий, — как изголодавшийся младенец, приникала она ко мне, требуя своей порции ласки. Совершенное тело принимало какие угодно формы под моей рукой, — я провожал ее к двери и плотно прикрывал окно, — мне было не важно, что происходит у нее там, в другой жизни, в доме напротив.

Иногда мне казалось, что она ждет. Слов, действий, решений, какого-то поворота в своей судьбе, но тут я не давал прорваться словам, способным погубить трепет и чарующую неизвестность, — дрожащее пламя одинокой свечи, этот хрупкий баланс между желанием и пресыщением, между трогательным пожатием руки, между немым вопросом из-под гладкой полоски бровей, — сгорая от желания, я приникал губами к теплой коже предплечья и наблюдал за тем, как бьется она в моих руках, моя, до кончиков ногтей, абсолютно и бесповоротно, а после отчужденно отстранялся, предоставляя ей возможность одеться и уйти.

Все закончилось вдруг — в то самое утро, когда полуодетая Ева расчесывала спутанные после любовной игры волосы. Уверенная в собственной неотразимости, с неутомленной еще полной грудью, отсвечивающей особым жемчужным светом, заливающим полотна Дега, его бесконечных психей и венер, проводящих тихие часы за бесхитростным утренним туалетом. Крепко поджатыми губами она сжимала невидимки, — сидя ко мне вполоборота, наклоняла маленькую голову, свешивая блестящую массу каштановых волос, бледным соском касаясь собственного бедра, она улыбалась чему-то, свободной рукой закручивая тугой узел на затылке, обнажая белую шею с жесткими завитками у самого основания — то самое потайное местечко, открытое для ласк однажды. Обычно вид обнаженной шеи вызывал желание, но сегодня напоминал обреченную на заклание жертву, не подозревающую о неминуемой и скорой гибели, мирно пасущуюся на привольном пастбище с ленивой грацией одомашненного животного, — исподтишка я любовался воздетыми руками с голубоватыми прожилками на сгибах локтей и запястьях, — ладонь у Евы была маленькая и сильная, — в то утро во мне умер любознательный путешественник, исследователь, с вожделением изучающий карту перед решительным походом.

Вчерашний покоритель вершин восседал на смятых подушках, напоминая самому себе властелина убогого гарема, — все тропы, ведущие в райский сад, были исхожены, постель еще хранила букет ночных ароматов, убедительных, явных, но мысленно я уже пробирался к выходу, неосторожным движением опасаясь исказить идиллическую картину, почти пастораль, — в иные моменты я напоминал себе маленького мальчика, стоящего на балконе, потряхивающего забавной игрушкой, калейдоскопом, — объятого страстным желанием всматриваться в случайно образующиеся узоры, вспыхивающие обольстительными огоньками новые невиданные миры.

* * *

Впервые она устроила скандал. Бедная. Клокочущие звуки вырывались из гортани, а кисти рук очерчивали в воздухе жесткие рваные линии.

Мне нужно дать ей выговориться, а потом, потом я вынужден буду опечатать ее губы ладонью, поцелуем, — воображаю, как потемнеют ее глаза, — трепыхания жалкой птички, — она видела меня с другой, — возможно, — странное чувство шевелится в моей груди, — та, другая, моложе ее, длинноногая девица, — одна из многих, — поднимаясь впереди меня по лестнице, кокетливо виляла задом, предоставляя в полной мере насладиться avant-gout, предвкушением всего того, что произойдет после, ни к чему не обязывающей партией, непринужденной игрой, — что-то вроде небольшого пике, сопровождаемого упоительными ощущениями, не то чтобы волнующими, но дразнящими, — вполне естественными для свободных игроков, не обремененных обязательствами. Мысленно я уже начинал оправдываться. Какое право имеет она требовать, устраивать допрос, метаться по комнате со сжатыми кулачками, добиваясь от меня неизвестно чего?

Чего же хочешь ты? — я усадил ее на стул и крепко сжал подрагивающие колени. Все еще переполненная гневом, она моментально сникла. Возможно, за этим она и пришла. Для этого весь спектакль, весь темпераментный танец, — только для этой минуты, — чего же хочешь ты? — я будто услышал себя издалека, свой голос, властный, но не жесткий, нет, скорее, участливый, — голос взрослого, который утомленно увещевает разбушевавшегося ребенка.

Я взял верную ноту. Ветер трепал край занавески, а свет уличного фонаря освещал бледное лицо. Она ждала. Покорная, смятенная, она ждала от меня не объяснений, она ждала большего — вот этой силы, способной лишить ее способности строить предположения, рассуждать, обвинять, требовать, — руки мои настойчиво вопрошали, — как мало это походило на непринужденный дуэт с длинноногой девицей, — руки мои раздвигали ее колени, мягко, но настойчиво, — она поддавалась мне, как кукла, с вытаращенными напряженными глазами, — учащенно дышала, упираясь в мою грудь, — изгибаясь, хваталась за мои плечи и подавалась вперед странными рывками, то отталкивая, то притягивая с безумной силой.