Пепел красной коровы - читать онлайн книгу. Автор: Каринэ Арутюнова cтр.№ 29

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Пепел красной коровы | Автор книги - Каринэ Арутюнова

Cтраница 29
читать онлайн книги бесплатно

Чужой

«Младенец, Мария, Иосиф, цари… все стало набором игрушек из глины».

Иосиф Бродский

Когда розовое облако накроет ветхие крыши домов, он двинется по городу на ощупь, отважно погружаясь в плотную взвесь, прикрывая глаза от проникающей всюду пыли и невидимых песчинок, — стопа обретет гибкость и упругость лесного жителя, — все средоточие полуденного жара в приспущенных створках век, — в такие дни, не поддающиеся счету, не имеющие надежных координат в системе летоисчисления, в забитой хламом убогой комнатенке, хватаясь руками за спинку кровати и грязно-белые стены, та, имя которой ни о чем никому не говорит, некрасиво приоткрыв рот, хватая воздух, с вздувшимся горлом и подернутыми пленкой боли зрачками, придерживая выступающий живот, живущий будто отдельной жизнью, — с хрипом выталкивая из себя бесформенные мольбы и междометия, будет метаться, натыкаясь на несуразную мебель.


Очень скоро, через каких-нибудь двадцать часов, поднесет она захлебывающийся комок к груди, и, перебирая слипшиеся травинки на младенческом темени, откинется на подушках, вмиг светлея разглаженным ликом, переливаясь в плоть от плоти своей.


И тот, чье имя старо как мир, склонится над роженицей, щекоча рыжими завитками бороды нежную кожу младенца, и, неловко придерживая лежащую на сгибе локтя голову, застынет в блаженном оцепенении, в молитвенной дрожи произнося набор звуков, соединяющих буквы в одно слово.


Пройдут годы, дни и часы, много дней и много часов, — щенячья смазанность профиля сменится юношеской остротой, из нежного овала проступят скулы, и тревогой повеет от нездешней сини глаз и заломленных надбровных дуг, — тот, имени которого не знает никто, выпрастывая крупные кисти из узких рукавов, потянется за дышащим мерно хлебцом в гостеприимно распахнутой пекарне на углу, неподалеку от будки развязного брадобрея и овощной лавки с дремлющим над чашей весов маленьким таймани [26] , отпускающим в долг многодетным семьям и взимающим долги после Рош-а-шана.


Размахивая руками, он понесется по улице, пытаясь укрыться от роя преследователей в закоулках домов, — многоголовая толпа, состоящая из бородатых мужей в черных сюртуках и длинных кафтанах, худых и тучных, страдающих одышкой и несварением, — с азартом и страстью, обливаясь потом и извергая потоки брани, настигнет его у самого порога.


Побиваемый каменьями и попираемый ногами, накрыв голову растопыренными ладонями, он будет долго раскачиваться на ступенях и скулить, обратив лишенные выражения глаза к искаженным лицам, а за окном испуганной птицей будет метаться тень его матери.

Полная луна

Накануне полнолуния душа ее устремлялась куда-то ввысь, к мерцающему бледному овалу с едва заметной щербинкой на боку.


На сердце расцветал огненный цикламен или томная орхидея. Не помня себя, выбегала она за ворота и мчалась по улицам портового города, не замечая заплеванных тротуаров, изгаженных голубями скамеек и запаха нечистот.


Сдерживая неровность шага, с напряженной прямой спиной шла мимо пивных ларьков, с блуждающим взором, приподнятыми уголками губ — полумесяцем, — кажется, ее звали Марита, и было не счесть браслетов на ее руках, — покусывая нижнюю губу, расправив плечи, проходила по бульвару вдоль набережной мимо освещенных кофеен и таверн, прислушиваясь к гулу и пьяным выкрикам, не отвечая проходимцам, хватающим за руки, только глазами, прозрачными, русалочьими, скользя по обветренным лицам. С каждым шагом плескалось в ней то, от чего наливались хищным светом зрачки стоящих на обочине мужчин, и двигались желваки на скулах, и движения становились размеренными и вкрадчивыми, как у охотников, опасающихся спугнуть желанную добычу.


Тот самый день и час, когда становилась рысью и кошкой, дикой и покорной одновременно, — рассекая влажную духоту отяжелевшей грудью, в облепившем высокие бедра платье шла сквозь толпу, навстречу маленькому человечку с коричневым лицом и худыми руками факира.


Человечек стоял, не вынимая рук из карманов широких брючин, скалясь мелкозубым ртом, не делая шага вперед, расставив короткие ноги, похожий на сморщенную обезьянку, — еще один странный обитатель безумного города, слившийся с разрисованными неистребимым грибком стенами домов, желтой пеной прибоя, плесенью на ступенях, рыбьей чешуей и йодистым запахом волн.


Пронзительно-угольные глазки и уродливый нарост на спине под кокетливым жилетом ядовито-канареечного цвета — малыш Жако, маленький североафриканец, из марроканских эмигрантов, — засунув костистый палец за худую щеку, поджидал свою ночную Фею на углу пивной, ни на минуту не сомневаясь в ее приходе.


Женщина приближалась, высокая, полногрудая, с сочным ртом и маленькой родинкой на шее. По мере ее приближения человечек становился все меньше и меньше ростом, — поравнявшись с ним, она гневно сверкнула глазами, на что человечек рассмеялся дробным смешком и мазнул по ней взглядом, — не оставляющим сомнений уличным зевакам, — Хозяин!


Женщина съежилась и ссутулилась, отчего грудь ее слегка обвисла, а взгляд миндалевидных глаз стал покорным, как у укрощенного животного.


Послушно приняла из его рук кружку с пивом и, опустившись на деревянную скамью, стала отхлебывать мелкими глотками, наливаясь хмельной влагой, пока цепкая ладонь Хозяина не опустилась на склоненную шею.


Вздрогнув, будто от щекотки, Марита тяжело встала, — пока маленький Жако расплачивался у стойки, она стояла чуть поодаль, переступая с ноги на ногу, — большая, с нелепым цветком в подкрашенных волосах, чтобы через минуту, на пару шагов впереди, так уж у них было заведено, идти до самого поворота, по направлению к серым приземистым зданиям вдоль кромки моря, а потом медленно подниматься по ступенькам и ждать скрипа поворачивающегося ключа и властного окрика в кромешной тьме коридора.

Шедевр

Огромная прекрасная блядища, — сквозь прорезь приоткрытых глаз я наблюдаю, как стаскивает она сарафан, ярко-желтый, в дурацких синих цветочках, — выныривая из сжатого ситца локтями, шеей, — паршивка, с такой грудью и без лифчика, — воображаю, как сшибает она всех подряд — затравленных, исходящих похотливой слюной мужичков, давно позабывших солоновато-устричный вкус женской плоти, — неуязвимых мачо в плотно облегающей бедра джинсе, жалких дурнушек с комплексами, принципами и прыщами, непорочных дев, юных и старых, с целомудренными сооружениями под монашескими одежками, — идя вот так, размашистой своей походкой, разметав соломенные патлы по дивным плечам, в раздувающемся сарафане на символических бретельках, с нагло проступающими сквозь тонкую ткань крупными сосками, — в каких оргастических ярких снах является она им, в каких немыслимых позах, — сними все, — пробормотал я сквозь зубы, и она послушно переступила через лоскуток чего-то полупрозрачного, с вызовом поглядывая на меня, — все? — клянусь всеми святыми, я никогда не тратил драгоценное время на идиотские церемонии, так называемые прелюдии, — истинная Женщина, здоровая, не изнуренная диетами и избытком ума, молодая, рожавшая, с шикарным тазом, крупными коленями и здоровыми зубами, — я вижу, как кровь приливает к тонкой коже на груди, а пламя рыжих волос внизу живота освещает стены жалкой комнатушки, — все это время я лежу, не шевелясь, на драном диване, — мне стоит огромной выдержки лежать так, — лениво сдвигаю край простыни, — пускай полюбуется удивительным зверем, — поглаживая живот, медленно приказываю ей вынуть ремень из брюк, висящих на стуле, тяжелый кожаный ремень с нешуточной пряжкой, — как загипнотизированная разворачивается она спиной и негнущимися пальцами выдирает его из петелек и подает мне, — она понимает и как будто нет, — движения ее расплывчаты, — богиня снов, сотворенная из сочных мазков, — Рубенс и Веласкес, Гоген и Ренуар, — любуясь, я провожу алую полосу по ее спине, между белоснежными лопатками, — как восхитительна линия бедер, — отпечаток моих пальцев остается на ее шее, у рыжих кожа отличается особой батистовой нежностью, — не дожидаясь, пока просохнет она от потока горючих слез, кусая и целуя мне руки, извиваясь, рыча и рыдая как дитя, — я пронзаю ее раскаленным жезлом, я истязаю ее долго, вдохновенно, о, если б была она полотном, а я — кистью, я с гордостью поставил бы маленькую размашистую подпись в левом нижнем углу, — не прерываясь, не давая отдышаться ни себе, ни ей, я создаю шедевр — в алых разводах, в рыжих зигзагах и непереносимых по яркости красках, — о, в каком счастливом изнеможении, осипшая, едва шевеля распухшим языком, она подойдет к двери, и будет медленно спускаться по лестнице, точнее, стекать с нее, светясь в темноте молочной кожей, унося мой шедевр на себе, — я увижу ее из окна, медленно идущую вдоль шоссе с высоко поднятой рукой, издалека похожую на диковинный цветок с желтыми лепестками или китайский фонарик, — еще некоторое время буду любоваться светящейся точкой, пока душная южная ночь не поглотит ее вместе с резко отъезжающей машиной, — в такие минуты я становлюсь немного сентиментальным, — моя дорогая девочка, — выдыхаю я, проваливаясь в целительный сон, — как все истинные художники, я бываю излишне эмоциональным, — этой ночью мне приснится огромное поле, густо усыпанное одуванчиками, и бегущая по нему длинноногая нимфа в раздувающемся на ветру желтом сарафане.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию