Стыд - читать онлайн книгу. Автор: Салман Рушди cтр.№ 21

А Иски Хараппа всегда и везде первым успеет. Впрочем, смеется тот, кто смеется последним…»

Здесь мне придется прервать семейную сагу. Дуэль между Резой Хайдаром (произведенным в майоры за битву при Ансу) и Искандером Хараппой, начатая (но отнюдь не законченная) из-за пресловутой долины Слез, временно откладывается. Резаку пора возвращаться в город, как-никак война закончилась; Искандера Хараппу ждет свадьба, после которой заклятые враги окажутся родственниками, членами одной семьи.

Скромно потупившись, Рани Хумаюн смотрит на отражение в блестящем браслете: к ней приближается жених, его несут на золотом подносе друзья в тюрбанах. Потом все замелькало, как в калейдоскопе. Под тяжестью украшений невеста рухнула наземь и лишилась чувств, прийти в себя ей помогла беременная Билькис, сама тут же последовавшая примеру подруги. Все родственники по очереди бросали невесте на колени деньги; она же следила из-под чадры за престарелым бабушкиным братом-распутником: он щипал за попку всех подряд родственниц мужа — ведь никто и пикнуть не посмеет, его седины тому порукой; вот чья-то рука подняла ее чадру, и ее взору предстало неотразимое лицо Искандера Хараппы. Собственно, большая часть неотразимости таилась в нежных, еще не познавших морщин щеках двадцатипятилетнего Иски. Лицо его обрамляли длинные вьющиеся и неестественно белые — ровно чистое серебро — волосы, уже поредевшие на макушке, проглядывавшей золотистым куполом. Губы — жестокие и чувственные, полные и благородно очерченные— такие, думалось Рани, бывают у черных эфиопов; внутри у нее что-то греховно защекотало… Потом на белом жеребце вместе с мужем она проследовала в покои: стены увешаны старинными мечами, французскими гобеленами, множество книг, в том числе русских романов. Потом, трепеща от ужаса, новобрачная слезла с белого жеребца, при этом он пришел в возбуждение, так сказать, в полную боевую готовность. Потом двери за Рани захлопнулись, оставив ее на пороге супружества. Дом Бариаммы по сравнению с этим казался едва ли не деревенской хибарой. Потом, умащенная и нагая, лежала она на постели, а перед ней стоял мужчина, только что сделавший ее женщиной, и с ленцой созерцал ее красоту. Тогда-то Рани, постепенно осваиваясь с ролью жены, спросила:

— А что это за толстяк? Ну тот, в твоей свите? Под ним даже лошадь просела. Сдается мне, это про него недобрая молва идет. Говорят, он и тебя на дурной путь толкает.

Искандер Хараппа повернулся к ней спиной и закурил сигару.

— Заруби на носу, — услышала Рани, — не тебе выбирать друзей для меня.

Но даже такая реплика не поколебала благодушия Рани. Она еще не отошла от мужниных ласк и, вспомнив, как дрогнул белый жеребец под грузным всадником, как у него разъехались ноги, прыснула со смеху.

— Иски, я только хотела сказать, что стыдно ему должно быть — ишь какое брюхо отрастил.

Омар-Хайаму исполнилось тридцать, он был на пять лет старше Искандера Хараппы и почти на двенадцать — его жены. Как видите, он снова появился в моей скромной повести. Молва хвалит его профессиональные качества и хулит человеческие. Порой о нем отзываются как о настоящем выродке без стыда и совести. Ни то, ни другое ему неведомо, определила молва, точно указывая на существенный пробел в образовании. Но возможно, Омар-Хайам нарочно исключил из употребления столь опасные (даже взрывоопасные) слова, способные вдребезги разбить как мир его воспоминаний, так и сегодняшнюю жизнь.

Рани Хараппа безошибочно угадала своего противника. И сейчас в сто первый раз она содрогалась, вспоминая, как во время свадьбы посыльный передал Искандеру Хараппе телефонограмму о том, что убит премьер-министр. Искандер поднялся, призвал к тишине и объяснил онемевшим от ужаса гостям о случившемся. И тут Омар-Хайам Шакиль заплетающимся языком громогласно заявил:

— И поделом мерзавцу! Ну умер так умер, и нечего ему наш праздник омрачать!

В ту пору все было меньше: городок — по площади, Реза—по чину. Потом оба пошли в рост, причем довольно бестолково — чем больше, тем уродливее они становились. Но поначалу я обрисую, как обстояли дела сразу после раздела страны. Обитатели старинного городка привыкли жить в своем ветхозаветном захолустье, мало-помалу их размывало прибоем времени. И вдруг страшной волной накатила новость о независимости. Им стали внушать, что их древний край — новая страна. Рассудите сами, под силу ли местным жителям вообразить такое. Поэтому в «новой» стране принялись орудовать и впрямь новые люди, пришлые: либо родственники да знакомцы местных, либо вовсе чужаки, хлынувшие на новые земли Господни с востока. Все новое еще не успело пустить корни и было словно перекати-поле. Городок, разумеется, провозгласили столицей, размахнулось строительство, подрядчики отчаянно зажуливали цемент, простых людей находили убитыми (это отнюдь не привилегия премьер-министров). Кровь лилась рекой, бандиты наживали миллиарды — чего и следовало ожидать. Время в этом краю состарилось и заржавело, машину истории давно не пускали в ход и вдруг сразу включили на полную мощность. Лес рубят — щепки летят, всякому понятно. Хотя раздавались и такие голоса: дескать, эту землю завоевали ради Господа, и может ли он допустить такое! Впрочем, все ропщущие быстро умолкали. Во время разговора (из самых добрых побуждений) их толкали ногой под столом — не обо всем уместно говорить. И не только говорить, но даже мыслить.

Как бы там ни было, но, захватив долину Слез, Реза Хайдар доказал, сколь могучий приток сил сулят иноземцы, так сказать, новый народ новой страны. Но сколько б сил ни притекло, они не помогли Резе: его первенец родился мертвым, его задушила собственная пуповина.

И вновь (как свидетельствует его бабушка по материнской линии) бравый майор чересчур дал волю слезам. Причем на людях, когда требовалось проявить твердость духа, он ревел белугой. Слезы катились по нафабренным усам, а темные круги под глазами казались нефтяными озерцами. Зато его супруга Билькис не уронила ни слезинки.

— Ну, Резвуша-дорогуша, успокойся. Выше нос! — утешала она мужа. Слова ее звенели, будто подернутые ледком отчаяния. — Ну же, он к нам вернется! У нас еще будет сын!

Бариамма же готова была жаловаться каждому встречному-поперечному:

— Тоже мне, Резак называется! Сам себе прозвище придумал, сам заставил себя в армии так величать. А на деле он — лейка или ведро худое.

Пуповина обмоталась вокруг шеи новорожденного, оказавшись для него висельной петлей (прообраз других виселиц, о которых ниже) или смертоносным шелковым шарфом разбойника-душителя. Так младенец появился на белый свет с непоправимым увечьем, попросту говоря, мертвым.

— Никому Божья воля неведома, — сказала внуку жестокосердная Бариамма. — Наше дело — смиряться и только смиряться. А ты как ребенок, перед бабами ревешь!

Странное дело: казалось, новорожденный, проявив похвальную стойкость духа, преодолел свой вроде бы непоправимый недуг. Не прошло и месяца, а то и недели, как совершенно бездыханный младенец с отличием окончил школу, за ней — колледж, успел проявить отвагу на войне, женился на самой красивой и богатой невесте в городе, занял важный пост в правительстве. Смельчак, красавец, всеобщий любимец — вот каким он был, ну а его ущербность (как-никак мертвенький) представлялась малосущественным недостатком, вроде хромоты или заикания.