Обще-житие - читать онлайн книгу. Автор: Женя Павловская cтр.№ 35

— Отпусти, тетя Марьяша! Я пойду! Мне в уборную надо! И пить хочу… А где живет леший? Он детей ест?

Обещания тети Нюси слопать сладкого Осика убеждали Софку в реальности такого оборота дела. Да и сказки про Бабу Ягу тоже надежно подтверждали, что дети являются желанным продуктом питания… Софкина голова для предотвращения побега схватывалась тисками железных колен охотницы.

— Та пострывай чуток, доню, ластивка моя! Одну хвылиночку. Живэ, сказано ж було, у левади. Забыла? Та нэ вэртись ты, як вьюн! Може, повезэ, та спиймаю когось… Ну шо за дила! Даже гнидок нэма! Як що косы долги, то повынно буты. Зараз-зараз…

Холодный нож щекотно разделял волосы на пряди, голова из колен никак не выдергивалась, и противно пахло. Но иначе не узнать, ест все же леший детей или нет? У кого еще спросишь-то?

Охота обычно прерывалась растяпистой Софкиной мамой, у нее уж обязательно либо лук горел, либо молоко убегало, и она заполошно выскакивала на запах, громко выкрикивая причину своего экстренного появления: «Ой, батюшки, сгорело!» или «Ой-ой, убежало!»…

В то лето Лора, с фибровым чемоданом буйноцветных оборчатых крепдешиновых платьев и стопкой потрепанных школьных учебников, приехала в город к своей тете Марусе одна, впервые в жизни без Марьяны. Поступать. Лора была предназначена для почетной роли быть первой в семье обладательницей диплома о высшем образовании. Не сказать, чтобы в ее груди бушевала неутолимая жажда знаний, но по полтавским меркам она имела статус девушки из хорошей семьи. К тому же добавлялось Марьянино тщеславное желание доказать и показать беспутной Маруське. Институт выбирали недолго — нехай будет сельскохозяйственный, там хоть худому не научат. Да и само слово «хозяйственный» убеждало в солидности, надежности и пристойности, в отличие от подозрительно и непонятно звучащего «университет».

Головоломные физика и химия (какой вражина их придумал?!), грубый неродной русский язык, марьяжные притязания малолетнего Осика, городские чадные запахи, уличная толчея, строгие тетеньки в приемной комиссии (на них и глянуть-то боязно), какие-то анкеты (сроду их не видывала) напрочь лишили Лору сна. Ее нетренированная душа дымилась от перегрева, от сверхзвуковых перегрузок. Домой бы!

И тут Маруся сказала.

К вечеру Лора исчезла.

Маруся ввалилась в Розину комнату и, размазывая слезы с помадой по распаренным щекам, бухнулась на диван, причитая как-то уж совсем по-деревенски:

— Ой, да чего ж я, дурища старая, неумная натворила да понаделала! Типун на язык мой поганый! Лорочка, цветочек аленький, красота моя ненаглядная! Да за что ж ты меня казнишь эдак-то! Ой, матерь божья, вина моя непрощеная! Да вернись же ты, Лоронька, голубь белая, вернись, доченька родимая! Роза, где искать? Куда бежать-то, Роза?! Не молчи! Как грех-то замаливать? В милицию, что ли? Или куда?

Игнорируя поток риторических и прямых вопросов, Роза помчалась на угол в автомат звонить в милицию.

— Загуляла, гражданочка, ваша девушка, — весело утешил ее милицейский тенорок, — поищите-ка получше у кавалеров!

— Да что вы такое говорите! Какие кавалеры, господи! У нее и знакомых-то здесь никого нет!

— Кавалер — простое дело, всегда найдется, — обнадежили в трубке. — Вот тут недавно тоже одна дамочка…

— Вы искать должны, а не про кавалеров тут рассуждать! Это ваша, между прочим, работа! Зарплату за нее получаете!

— Хамить будете, гражданка — разговор с вами другой будет. Как ваше фамилие-имя-отчество?

Фамилию свою Роза Шнейдерман назвать разумно поостереглась и, сказав шепотом очень нехорошее слово, бросила трубку и помчалась прочесывать окрестности, приставая к прохожим, не видали ли девушку с косой, чем провоцировала на грубые простонародные шутки.

Лора нашлась быстро, фантазия у нее была провинциальная, небогатая, да и города не знала. Сидела вся зашмырганная в скверике на соседней улице, прикрывая лицо от жаждущего приятного знакомства солдатика засаленной физикой Перышкина. Приведенная Розой с уговорами и утешениями домой, Лора замолчала намертво. Молчала в позе сидящей раскрашенной египетской статуи сутки, те самые решающие, когда нужно было сдавать физику, первый вступительный экзамен. Несколько утешало то, что аппетит у девушки отнюдь не пропал, и она, так же молча, приготовила и с трагическим лицом сжевала два бутерброда с котлетами, ватрушку и малосольный огурец.

Маруся неустанно плакала и сморкалась на синем исповедальном диване у Розы. Влюбленный Осик в тщетных надеждах изнывал у закрытой двери Марусиной комнаты, горестно взывая: «Рола! Рола! Это я, Рола! Жених!»

Впавшую в вербальный ступор Лору отправили — а что тут еще прикажете делать? — на родную Полтавщину, откуда через неделю пришло от Марьяны письмо. Маруся разодрала его в мелкие клочья, потоптала ногами, обрывки бросила в печь и снова жестоко рыдала у Розы на диване. Софка размышляла о феномене неиссякаемого потока жидкости, исходящей из глаз Маруси. Найдя этому, как ей казалось, разумное физиологическое объяснение и желая получить подтверждение своей теории, поинтересовалась:

— Тетя Маруся, а ты вообще писаешь?

— Что ж я, не человек, что ли? Ясное дело, писаю! Как все, — хмыкнула, от удивления прекратив на секунду стенания, Маруся.

Таким образом Софка получила очередное подтверждение, что жизнь легчайшим образом посрамляет самую логичную доктрину, каковым знанием она в своей дальнейшей взрослой жизни и руководствовалась, и утешалась.

Через пару лет Шнейдерманы обменяли свою комнату на две, но в худшем районе. Вдобавок трое соседей, двор проходной и до базара порядочно на трамвае трястись. Но все же две комнаты — не одна. Дети подрастают, неудобно в одной, сами еще с Аркадием молодые. Жаль только было расставаться с Марусей — сроднились, пуд соли вместе съели, двух управдомов и войну вместе избыли. Другие про соседей всякую жуть рассказывают. То таракан в кастрюле, то доносы, то пьяный сосед к девчонке лез, драки даже. Просто поверить невозможно. А Маруся золотая, такую соседку еще поди найди. Выпили портвейна, закусили, расцеловались на прощанье… Подарили на память шесть чашек с блюдцами и диван, тот самый, крытый синим плюшем, круглые валики которого не раз сочувственно впитывали горючие Марусины слезы.

Зимой, в метель и гололедицу, пришла Маруся — как только добралась? Не поздоровавшись и пальто не снявши, заявила:

— От Марьяны письмо снова получила! — и горестно махнула рукой. Сюжет разыгрывался по отработанному сценарию. Роза, ожидая слез, послушно подала реплику:

— Ну? Опять, что ли, разорвала? И в печку опять, да? Ума палата!

Гостья поискала глазами привычный синий «жалобный» диван, да ведь он теперь в ее собственной комнате стоит. Хороший диван, заберешься с ногами — мягко, удобно. В самый бы раз повздыхать на нем, пожаловаться — да кому, разве что коту Ваське? Вот оно, одиночество клятое! В бывшую шнейдермановскую комнату въехали муж с женой, бирюки угрюмые, врезали в свою дверь английский замок — раньше сроду такого не было, от кого запираться-то? В кухню выйдут — здрасьте через силу и с кипящим чайником на отлете обратно рысью, словно от ревизии. Замком хрясь — и сидят взаперти, как сычи! Уж лучше бы Роза диван тот не дарила — только душу рвет… Да и новая шнейдерманова квартира Марусе тоже не по душе. Все будто казенное: стол, четыре жестких стула, этажерка с книгами да койки железные на один фасон. Хоть бы коврик какой на пол бросили, гераньку завели.