Мужчины не ее жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 45

— А я думал, ты храбрая. Разве ты не храбрая? — спросил у нее Эдди.

Как только мытье головы с шампунем было закончено, Рут прекратила кричать, и Эдди позволил ей играть с душем, пока она не обрызгала его.

— А куда мама перевесила фотки? — спросила Рут.

— Не знаю, — признался Эдди. (К вечеру, даже до наступления темноты, этот вопрос превратится в рефрен.)

— А мама из коридоров тоже фотки перевесила? — спросила девочка.

— Да, Рут.

— Почему?

— Не знаю, — повторил он. Показывая на стены ванной, Рут сказала:

— Но вот эти штуки мама оставила на месте. Как они называются?

— Гвоздики, — сказал Эдди.

— Почему мама оставила их на месте? — спросила Рут.

— Не знаю, — повторил Эдди.

Девочка стояла в ванной, из которой уходила вода со взвешенным в ней песком. Как только Эдди переставил Рут из ванны на коврик, девочка начала дрожать.

Вытирая ее полотенцем, он понять не мог, как будет расчесывать волосы девочки — они были длинные и запутанные. Эдди отвлекся, пытаясь вспомнить слово в слово, что он написал Пенни Пиарс, а еще он пытался представить реакцию Теда на некоторые предложения. Например: «По моим оценкам, мы с Марион занимались любовью не меньше шестидесяти раз». А за тем предложением шли другие: «Когда Рут вернется домой, там уже не будет ни ее матери, ни фотографий. Исчезнут ее мертвые братья и ее мать».

Вспоминая слово в слово последний абзац, Эдди спрашивал себя, понравится ли Теду заключение.

«Я просто подумал, что девочке, наверно, будет необходимо хоть что-нибудь рядом с ее кроваткой этой ночью, — написал Эдди. — Там не останется ни одной фотографии, а она к ним так привыкла. Я подумал, что, если будет хотя бы одна, а особенно ее матери…»

Эдди уже завернул Рут в полотенце, когда заметил, что Тед стоит в дверях. Они без звука обменялись взглядами, и Эдди поднял девочку и вручил ее отцу, а Тед отдал Эдди исписанные им листы бумаги.

— Папа! Папа! — сказала Рут. — Мама перевесила все фотки! Оставила только… как они называются? — спросила она Эдди.

— Гвоздики.

— Верно, — сказала Рут. — Зачем она это сделала? — спросила отца четырехлетняя девочка.

— Не знаю, Рути.

— Я приму по-быстрому душ, — сказал Эдди Теду.

— Ты уж давай побыстрее, — сказал ему Тед, неся дочку в коридор.

— Посмотри на… как они называются? — спросила Рут Теда.

— Гвоздики для рамок, Рути.

Только приняв душ, Эдди понял, что Тед и Рут сняли фотографию Марион со стены в ванной; наверно, ее отнесли в комнату Рут. Эдди был очарован тем, что сбывается им написанное. Он хотел побыть наедине с Тедом, рассказать ему обо всех инструкциях, полученных им от Марион, добавив от себя все, что было в его силах. Он хотел причинить боль Теду, припомнив как можно больше откровенных деталей. Но в то же время Эдди хотел уберечь от этой правды Рут. И через тридцать семь лет не оставит его это желание: солгать ей, сказать ей что-то такое, отчего ей станет лучше.

Одевшись, Эдди сунул записанные им страницы в свою дорожную сумку. Скоро ему нужно будет собираться, и он ни в коем случае не хотел забыть свою писанину. Но, к его удивлению, дорожная сумка оказалась не пустой — на дне лежал розовый кашемировый джемпер Марион; еще она положила туда свой шелковый сиреневый лифчик и такого же цвета трусики, хотя она и говорила когда-то, что сиреневое плохо сочетается с розовым. Она знала, что для Эдди самым главным были вырез и кружева.

Эдди быстро просмотрел содержимое сумки, надеясь найти что-нибудь еще — может быть, Марион оставила письмо. То, что он нашел, удивило его не меньше оставленной ею одежды. Это был помятый, имеющий форму батона подарок, врученный Эдди отцом, когда он садился на паром, направляющийся на Лонг-Айленд; это был подарок для Рут, обертка которого за лето на дне сумки превратилась в черт знает что. Эдди подумал, что момент сейчас не подходящий для подарка, каким бы он ни был.

Внезапно он подумал об иной возможности использования листов, написанных им для Пенни Пиарс и показанных Теду. Когда появится Алис, эти записи будут полезны, чтобы ввести ее в курс дела; конечно же, нянька должна знать, что случилось, по крайней мере если она захочет понять, какие чувства обуревают Рут. Эдди сложил листы и сунул их в правый задний карман. Джинсы еще были мокроваты, потому что он надел их на мокрые плавки, которые были на нем на пляже. Десятидолларовая купюра, всученная ему Марион, тоже была влажной, как и визитка Пенни Пиарс с ее домашним телефоном, приписанным от руки. Он и то и другое сунул в свою дорожную сумку — они уже перешли в категорию сувениров, напоминающих о лете 58-го года; Эдди только-только начал понимать, что это лето стало и водоразделом в его жизни, и наследством, которое Рут будет нести с собой так же долго, как и свой шрам.

«Бедняжка», — думал Эдди, не понимая, что и это водораздел.

В шестнадцать Эдди О'Хара перестал быть юношей в том смысле, что он больше не был погружен в одного себя — он волновался и за кого-то еще. Остальную часть этого дня и этого вечера, пообещал себе Эдди, все, что он будет делать и говорить, он будет делать и говорить для Рут. Он пошел по коридору к комнате Рут, где Тед уже повесил фотографию Марион с ножками на один из множества свободных гвоздиков на голых стенах.

— Смотри, Эдди! — закричала девочка, указывая на фотографию матери.

— Вижу, — отозвался Эдди. — Очень хорошее место.

Снизу раздался женский голос:

— Привет! Привет!

— Мама! — закричала Рут.

— Марион? — откликнулся Тед.

— Это Алис, — сказал ему Эдди.

Эдди остановил няньку, когда она прошла половину пути вверх по лестнице.

— Ты должна быть в курсе сложившейся ситуации, Алис, — сказал Эдди студентке, протягивая ей страницы. — Тебе лучше это прочесть.

Ах уж этот авторитет письменного слова.

У четырехлетнего ребенка ограниченное представление о времени. Рут с ее пониманием мира было ясно одно: ее мать и фотографии мертвых братьев пропали. Скоро у нее должен был возникнуть естественный вопрос: когда ее мать и фотографии вернутся.

В отсутствии Марион было некое качество, которое даже четырехлетнюю девочку наводило на мысль о том, что так оно теперь и будет всегда. В этот пятничный вечер даже свет заходящего солнца, всегда медливший на морском побережье, казалось, задержался дольше обычного, и возникло впечатление, будто ночь никогда не наступит. А торчавшие из стен гвоздики (не говоря уже о темных прямоугольниках, выделявшихся на выцветших обоях) лишь усиливали ощущение того, что фотографии исчезли навсегда.

Если бы с уходом Марион остались совсем голые стены, это было бы лучше. Гвозди были похожи на карту любимого, но уничтоженного города. Ведь фотографии Томаса и Тимоти были главными историями в жизни Рут, включая и ее первый опыт с «Мышью за стеной». И конечно, невозможно было утешить Рут единственным и самым неудовлетворительным ответом на ее многочисленные вопросы.