К нам едет Пересвет - читать онлайн книгу. Автор: Захар Прилепин cтр.№ 18

…Сурков говорил три часа, и вся речь его, по сути, была преодолением декаданса. В том смысле, естественно, в каком это слово упоминает Сурков: декаданса как психологического и социального упадничества. Литература ни при чем.

— Часто, когда говоришь с людьми, чувствуешь, что отношение к тому, что случилось с Советским Союзом, дает им некое ощущение поражения, — сказал Сурков и обвел собравшихся вполне бесстрастным взглядом, но губы его при этом тонко улыбались.

— Мы не проиграли, — сказал Сурков. — Мы вообще более свободны, чем когда бы то ни было за всю историю России. Мне кажется, что если мы будем воспринимать наше настоящее как производное от поражения, если в нас будет присутствовать эта постоянная родовая травма, то ничего хорошего у нас не получится. Я уверен, что европейская сущность нашей культуры привела нас — своим путем, быть может, окольным путем, достаточно кривым, как часто у нас бывало — но туда, куда идет вся европейская цивилизация.

(Куда, кстати?)

Следом зашел разговор о СМИ — и, как следствие, о свободах.

— Я хотел бы напомнить, что мы имеем всего лишь три телевизионных канала, — сказал Сурков. — Но мы ни в малейшей степени не воздействуем на тысячи других средств массовой информации и не собираемся это делать. Тем не менее с недавнего времени у нас появилась странная профессия: счетчики демократии. «Вот стало меньше демократии, вот — стало больше». Это, конечно же, демагогия. В разных странах очень по-разному формируют структуру власти. Никаких догм здесь нет.

Если извлечь сухой остаток из всего сказанного им, то можно свести это к нескольким ключевым фразам:

Нас никто не побеждал.

Никаких догм у нас нет.

И не меряйте нашу демократию. Мы сами себе весы.

Такая вот идеология, чуждая мне в каждом постулате. Потому что мы проиграли и проигрываем до сих пор самым чудовищным образом. Потому что власть нуждается в догмах и минимальное чувство стыда ей тоже не помешает. Потому что, если мы не вправе замерять вашу демократию, отчего вы тогда вправе замерять нашу оппозицию?

«Если России нужна национальная идея, она может быть только одна: самоуважение», — сформулировал Сурков в финале разговора.

И это тоже, без сомнения, явное доказательство лично им преодоленного упадничества.

Кажется, что в словах кремлевского идеолога звучит некий металл, быть может, для кого-то даже драгоценный.

Но достаточно прийти домой и включить диск с песней Суркова, чтобы это ощущение исчезло: «Время угрюмое, кончились праздники. / Мир и покой. / Ломятся в дверь. / Это черные всадники. / Это — за мной. / Пусть меня гонят сквозь город простуженный / И через мост. / Прямо туда, где метелью разбуженный / Старый погост. Буду бежать без оглядки, без отдыха, / Только быстрей. / Слыша в аккордах морозного воздуха / Топот коней».

Похоже, это скачет Медный Всадник. И величественный бронзовый Петр по-прежнему различает в ледяном царедворце смятенного и слабого человека.

Человек бежит прямо к черному разлому в собственном сердце.

2006

В течение одного дня этого странного, сухого, медленного августа сразу из десяти федеральных изданий я узнал, что каким-то не совсем внятным образом повлиял на тех молодых людей, что устроили взрыв на Черкизовском рынке в Москве. Суда, собственно, еще не было, но газетчики уверенно называют троих задержанных виновниками.

«У Захара Прилепина, похоже, появились поклонники, лепящие свою жизнь с героев его романа, — сообщила мне утренняя газета. — У студента Ильи Тихомирова среди книг и печатных материалов по пиротехнике был найден роман Захара Прилепина „Санькя“».

Не нашли у задержанных сказку «Колобок», не обнаружили «Мойдодыра». Некому на них было повлиять, кроме меня.

В моем романе действительно описана молодежная организация вполне радикального толка. Но так сложилось, что за весь роман мои экстремисты не убивают ни одного человека, не декларируют националистических взглядов и уж тем более не готовят взрывов на рынках. Там много других вещей происходит: молодые люди дерутся, роняют цветочные лотки, пьют, ругаются нецензурно.

Несомненно, все это может на кого-то повлиять плохо.

Я, например, одно время часто проходил мимо рынка, над которым возвышался огромный плакат, изображавший беременную женщину. На плакате было написано «Жизнь прекрасна».

Отчего-то люди, толкавшиеся на рынке, считавшие блеклую мелочь на серых ладонях, дурно воспринимали изображенное и выражались в адрес плаката неприличными словами. И старики, и грузчики, а порой даже молодые родители.

Как я понял, женщина на плакате устраивала всех, надпись устраивала меньше, а совмещение женщины и надписи в единое целое уже раздражало.

Недавно плакат изуродовали, и пришлось его снять. Рядом, кстати, висят другие плакаты — мобильные связи, минеральные воды, — но их не трогают.

Странно, подумал я (кстати, многодетный отец), странно — социальная реклама вызывает агрессию. Мне, признаться, тоже хотелось что-нибудь сделать с плакатом, приписать несколько слов от себя.

Но я сдержался.

А бывает, люди, прочитав цифры на трамвайном билетике, могут разозлиться, потому что номер несчастливый. Я к тому, что на всякую печатную информацию найдется свой чудак. Вот и у меня, кажется, нашелся. Вернее, нашлись. Самого разного типа чудаки. И химики, и лирики.

Осознавая, что в моей книжке ксенофобии ни с каким фонарем не найти, газетчики весело фантазируют, что «призывы к радикальной деятельности» там «читаются между строк».

Когда я учился вождению, мне опытные мужики говорили: «Думай за дурака!» В том смысле, что надо просчитывать ситуацию не только за себя, но и за того парня, что неожиданно захочет дать по газам. Дорога доказывает, что цель эта, в сущности, недостижима. Чудаки на дорогах непредсказуемы, неумолимы и бодры. Их много. Не ездить теперь?

А литература вообще живет на бешеных скоростях, и о дураках там думают только те, кто пишет для дураков. Иначе как бы кудрявый юноша Саша Пушкин вложил в уста симпатичному террористу сказку о том, что жизнь прекрасна, когда хоть раз удается напиться свежей крови?

…Мне некогда было думать об этом в течение дня, я работал. За окном все время насыщалось больной серостью небо, а дождя не было.

По улице тихо бродили или спешили всякие-разные люди.

Те, что бродили, собирали бутылки и потом тихо курили на углу бычки не больше человеческого ногтя величиной. Каждый собиратель посуды был похож на перезревший лесной гриб с налипшей то ли грязцой, то ли овядшей, почерневшей листвой.

Те, что спешили, забирались в маршрутки и, безропотно давясь, ехали домой — к детям, к ужину, к чему там еще.

«Эти люди не читают между строк», — так подумалось мне. В России нынче незачем искать скрытые смыслы. Страна раскрыта подобно свежеубиенному животному на бойне: четыре ноги вверх, внутренности настежь — хоть подходи и руки грей.