Акимуды - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Ерофеев cтр.№ 3

Но был ли я достоин спасения? На протяжении многих лет мама подозревала за мной что-то неопределенно подленькое. В ее воображении я совсем разложился. Я шел на компромиссы с подонками, строил дома в Крыму, размахивал членом перед детьми. Я пытался воевать с этим подленьким образом, я смирялся, кричал, оправдывался, трубку бросал – безуспешно. Этот мой образ завис в ее подсознании, оттуда у меня не было сил его выковырять. На поверхности все было гораздо более мелочно. Ей не нравилось, как я одеваюсь и стригусь. От моих подарков она демонстративно отказывалась, передаривая домработницам или возвращая мне с возмущением, считая их слишком дешевыми. Если учесть, что моя мама была начитанной женщиной, любящей импрессионистов, знатоком протокола, женой советского посла, подолгу жившей во Франции, то все это граничило с безумием. Мой младший брат пытался объяснить недоразумение тем, что мама привыкла в чине жены посла повелевать и вошла в роль.

Не знаю. Можно ли сдать мать на анализ? Иногда мы с мамой спохватывались и, пыхтя, пытались вылезти из ямы, она мне звонила, называла уменьшительным именем, расспрашивала о моих делах, мы обменивались новостями культуры. Мы стремились пребывать на уровне просвещенного представления об отношениях любящей матери и любящего сына, но неизменно снова срывались в клоаку. Когда под Рождество я привел Венеру Мытищинскую познакомиться с ней, мама тонко улыбнулась:

– Зачем вам нужен этот плохой человек?

А папа, или, вернее, то, что от него осталось, с озабоченным видом спросил Катю:

– Там не холодно?

И снова через минуту:

– Там не холодно? И еще раз, и снова:

– Там не холодно?

– Зачем вам нужен этот плохой человек?

Я говорил себе: не принимай ее слова дословно.

– Там не холодно?

Я думал: здесь зарыта постыдная тайна моей жизни, ведь мама отказывала мне в существовании.

Под вой сирен я наклонился к ней, чтобы поцеловать, но она как-то нехорошо отмахнулась от меня худенькой рукой с крупными пигментными пятнами, отвернулась, как будто спряталась, и я поцеловал напоследок пустой воздух квартиры, пахнущий вперемежку моим детством и увяданием.

Я спустился с шестого этажа бывшего режимного сталинского дома, вышел во двор, оглянулся на неказистый сад с буйно разросшимися тополями, где перед смертью любил греться на солнце, присев на скамейку, мой отец, вошедший в гроб с просветленным лицом, освобожденный от беспамятства:

– Там не холодно?

Нырнув в высокую арку, я передернул плечами и оказался на Тверской со странно передвигающимися людьми. У входа в метро меня охватили сомнения. Идти под землю не хотелось. Но сирены не переставали обливать город тоскливой истерикой, и я поддался чувству страха. Народ валил в метро, но его было не больше, чем в обычный час пик. Возможно, вокруг были какие-то другие, неизвестные мне бомбоубежища.

Военный наряд с автоматами хмуро разглядывал народ. Казалось, что мы виноваты и уже под конвоем. Турникеты не работали, эскалатор – тоже. Как всегда в таком случае, спускаясь по остановившейся лестнице, я испытал неловкость. Руки и ноги отказывались делать верные движения, я спотыкался, натыкаясь на спины, мой мозг недоумевал. Подходя к платформе, я увидел собравшихся людей. Они были похожи на участников митинга без видимого оратора, которым, насколько я помнил, на этой станции, в критические дни обороны Москвы, был Сталин.

Время от времени блеклый женский голос, потрескивавший в халтурных динамиках, призывал соблюдать порядок. Несколько взрослых людей и одна девочка в оранжевом платье стояли отдельно в противогазах. Я отошел в самый дальний угол платформы, к входу в туннель, засунул руки в карманы брюк, все еще ошпаренный прощанием с мамой, и обвел взглядом серебристые арки хорошо прорисованной станции. По этим аркам в детстве мы, ребята нашего двора, запускали пятаки. Родители не разрешали нам спускаться в метро. Наше место для гуляния было определено в соседнем, весьма легкомысленном по нравам влюбленных, саду «Аквариум» с деревянным ангаром дешевого кинотеатра, но запуск пятаков был сильнее запретов. Нам и тогда нравились потолочные картинки летящих по небу физкультурников, яблочных веток, моряков, но лишь впоследствии я оценил по достоинству мозаику Дейнеки. Как редко последние годы я был на этой прекрасной станции! Задрав голову, не спеша, отгоняя дурные мысли, я вновь убеждался в триумфе мозаики.

И вдруг мозаика лопнула. Дождем хлынула на головы людей. На моих глазах лопнули стены. Разгребая руками завалы, прыгая с потолка, вылезая из стен, на платформу ворвались мертвецы, распространяя дикую вонь. Сначала в проеме стены появился череп с пустыми глазницами. Просунулся в полный рост его скелет с висящими кусками гнилого мяса и лохмотьями одежды. Мертвец выпрыгнул, махнул рукою своим товарищам. Мертвецы полезли из всех дыр, из-под платформы. Кто – в чем. Одни – просто скелеты. Другие – недоразложившиеся трупы. Они набросились на собравшуюся в подземке публику.

До самого момента атаки мертвецов публика, спустившаяся на станцию «Маяковская», после того как над Москвой в июньский воскресный день завыли сирены, была настроена скептически: дурацкие учения! ложная тревога! В целом, наш народ имел об Акимудах приблизительное представление. Бытовало мнение, что это незначительная, отбившаяся от рук страна, вроде Грузии. Правда, уже была страшная ночная бомбежка Сочи, в результате которой погибло около двадцати тысяч человек. Она смутила население гораздо больше, чем когда-то взрывы домов в Москве, но, став за последнее время дрессированными жертвами всевозможных трагедий, мы разгадывали конспирологические ребусы самостоятельно. В бомбежке Сочи, хотя бы по причине географии, нам скорее виделся кавказский след, всем давным-давно надоевший, и народное чутье, несмотря на мощную официальную пропаганду или благодаря ей, не спешило приписать чудовищное преступление неведомым Акимудам. Последующие события имели, напротив, откровенно победоносный характер. Наши доблестные ВВС нанесли, как известно, ответный удар. Сотни самых современных бомбардировщиков взмыли в небо и унеслись за три моря с тем, чтобы сровнять Акимуды с землей. По главным каналам телевидения нам показали апокалиптические картины взрывов и разрушений. Народ был потрясен роскошным видением войны. Мы все застонали от патриотизма. Одновременно с бомбежкой на главной площади нашей страны произошло знаменательное событие. Когда на Красной площади в последний раз состоялась публичная казнь? А вот тут она и состоялась! Под звон курантов Спасской башни. Под барабанную дробь. Кто был тогда на Красной площади – никогда не забудет этого торжественного, леденящего душу события. Я там был. Я никогда не забуду.

А уже в вечерних новостях сообщили о полной победе, выступал Главный, поздравлял нас. В тот майский вечер, в одиннадцать часов, был неслыханный, бесконечный, как говорили, закупленный во Франции салют. Все ходили как пьяные. Многие махали флагами, стоя на крышах машин. Обнимались. Мы снова почувствовали себя сверхдержавой. Нам было наплевать на Китай и Америку!