Плавучая опера - читать онлайн книгу. Автор: Джон Барт cтр.№ 34

Вы уже знаете, вскоре там, в Аргоннах, произошло второе из двух событий, навсегда убедивших, что природа у меня самая что ни есть животная. Ну а о первом таком событии вы только что прочли. По мне, так ничего нет более смешного - абсолютно, стопроцентно, до судорог смешного, чем нас же самих, животных то есть, наблюдать, когда мы спариваемся. Запомни, друг-читатель: коли ты молод и все готов отдать ради любви, коли в упоении коитуса тебе хочется думать, что ты с возлюбленной своей подобны ожившей статуе Фидия, - прошу тебя позаботиться, чтобы в твоем гнездышке для утех не оказалось больших зеркал. Ведь зеркало отражает только то, что оно видит, а видит оно - смешное.

Да. А посмеяться над бедненькой Бетти Джун мне больше не довелось, поскольку через несколько дней после того дня рождения я записался в армию. Смитти убили, меня - нет. Мона Джонстон вышла за другого. А Бетти Джун, как я выяснил по возвращении, стала проституткой и, пока шла война, оставалась в Кембридже, но, когда война кончилась и спать с новобранцами уже не выглядело актом патриотизма, переехала в Балтимор. Наша следующая с ней встреча произошла при совсем иных обстоятельствах. И больше я о ней не слышал.

Считайте меня бессердечным - да я бы сам хотел, чтобы так и было, все равно, - описал вот ту сцену тридцать семь лет спустя, и хотя сердце мое полно сочувствия бедненькой Бетти, щедрой моей Бетти, а зеркало подворачивается тут как тут, и только о нем вспомню - смех разбирает. Что крабы, что собаки или люди, даже моя красавица, умница моя Джейн… - прости, друг-читатель, не могу дописать, ручка из пальцев вываливается, опять весь затрясся, смешно мне, понимаешь, смешно, смешно до слез, орошающих эту страницу!

Если хотите воспитать в себе волю, выработайте одну хорошую привычку - отказываться от привычек. Во-первых, умение менять привычки, когда понадобится, позволяет избежать логичности поведения (а я уже говорил о преимуществах некоторой его нелогичности); а во-вторых, благодаря такому умению зависишь от других не больше, чем в силу неизбежности. Допустим, вы курите. Ну так бросьте курить на несколько лет. Зачесываетесь налево? А откажитесь от пробора совсем. Спите на левом боку, справа от жены? Попробуйте перелечь и поспать на животе. У каждого тысячи привычек, каждый по-своему одевается, держится в обществе, ведет разговор, ест, думает, понимает искусство или, скажем, мораль. Так вот, постарайтесь все привычное время от времени забывать, на какой-то срок обзаводясь другими понятиями и правилами. Дело непростое, зато начинаешь чувствовать себя сильным и свободным. Само собой, со всеми до единой привычками кончать незачем. Какие-то пусть останутся, а то опять сделаешься уж слишком логичен.

Решив пойти на осмотр к Марвину Роузу, я достигал сразу двух вещей: никогда прежде я этого не делал, отчего некую нелогичность приобретет мой последний день на земле, который я проведу точно так же, как все остальные. А с другой стороны, отказываюсь от привычки никогда не обращаться к врачам, хотя держался ее тринадцать лет без перерыва.

Последний раз Марвин Роуз смотрел меня в 1924 году и что-то прописал по случаю заболевания предстательной железы. Я тогда только что начал обучаться юриспруденции, а он был интерном в госпитале университета Джонс Хопкинс; в университете мы с ним принадлежали к одному землячеству, и был он не то чтобы близким другом, но приятелем, который всегда придет на выручку. Жуткое выдалось у меня утро, когда я к нему отправился, - еще и не протрезвел как следует, пошатываюсь, голова тяжелая, все болит, так вот и поплелся в обшарпанную кирпичную пристройку, где помещалась его поликлиника. Он меня откачал, какую-то таблетку проглотить заставил, даже, если не ошибаюсь, сделал укол. А потом говорит: "Тебе бы, Тоди, в стационаре с недельку полежать".

Хотел я наотрез отказаться, но вроде как сознание потерял, а когда очнулся, вижу: на больничной койке я и возятся со мною, - больно было, несколько часов и так и сяк меня крутили, пока диагноз не поставили. Тогда откуда же мне было это знать, но оказалось, что целый период жизни для меня закончился с этим марвиновским диагнозом, - в больнице продержали целый месяц, а вышел я оттуда уже другим человеком. Пьяная скотина был, и только, когда к нему в кабинет заявился, а когда выписывали - святой человек. Сейчас расскажу - история короткая, и не бойтесь, ничего касающегося религии там нет.

Из всех звуков, какие за жизнь довелось услышать, чуть ни самым громким осталось в памяти то легкое потрескивание, когда мой штык вошел немецкому сержанту в шею, - а я-то еще думал, что с этим немцем душой слился. Взбреди мне в голову вот сейчас закрыть глаза и сосредоточиться, - глупость какая! - уж будьте уверены, услышу это потрескивание столь же отчетливо, как тогда слышал, медленно вдавливая штык прямиком в его горло. Кто такой вот звук хоть раз слышал, тому тридцать шесть лет - меньше чем секунда.

А вот из голосов человеческих чуть не лучше всех запомнился мне царапающий, тягучий - у этих, которые в штате Миссури родились, всегда такие - голос капитана Джона Фрисби, военного врача, он меня смотрел после сердечного приступа накануне демобилизации. Закончил осмотр и сказал - слово в слово воспроизвожу: "Н-да, капрал, неважные дела у вас, потому что эндокардит это, вот какая штука. Какие же умники в армию вас записывали, а? Не должно сердце шалить, молодой еще!"

Головой покачал, постукал, чтобы удостовериться, и медицинское заключение сел писать, а мне в тупой своей манере постарался как мог растолковать, в чем непорядок. "Эндокардит вообще-то не очень опасен, сынок, только это из-за него пальцы у тебя плохо шевелятся, а в армии тебе вообще делать нечего. Ну ничего, мы с эндокардитом управимся. Тут вот что скверно: как бы ты с инфарктом не свалился, а то не подымешься еще. Каждую минуту инфаркт тебя хватануть может, а может, и через год, или вообще обойдется. Но знать ты должен. Вообще-то не положено про такое пациенту говорить, только мы с тобой на это начихаем, ладно?"

Поверите ли? - не берусь объяснять как и почему, а только мне сразу легче стало. Сказать, что от этой новости я просто в отупение впал, было бы неверно, грубо, но уж как хотите думайте, а мне правда стало хорошо, то есть приятно мне было знать, что каждая минута может для меня оказаться последней.

Когда меня демобилизовали, первым побуждением было как можно скорей до дому добраться, сказать "прощай" отцу и городу родному, я же не сегодня-завтра окочурюсь. Всякий раз, как поезд останавливался у семафора, я прямо места себе не находил, - ясное дело, так мне Кембриджа и не увидеть. Отец обрадовался мне ужасно, уж до того был счастлив, что я живым вернулся, ну никак не мог я с духом собраться, чтобы жуткое известие на него обрушить, - а тянуть-то нельзя, помру в одночасье, так он от неожиданности с ума сойдет. Решил я потянуть с недельку и всю эту неделю слонялся по просторному нашему дому, ни на чем сосредоточиться не мог.

Но вот неделя истекла, зовет меня отец к себе в кабинет, и я думаю, сейчас вот все ему выложу, только он меня упредил, заговорив первым.

- Выше нос, Тоди, - говорит радостно так, - я не для того тебя позвал, чтоб уши надрать, помнишь, как бывало, когда мама еще жива была. Поговорить надо про всякие серьезные дела, но не бойся, ничего страшного.