Рассказы вагонной подушки - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Зеленогорский cтр.№ 52

Последним, что ее убило из новой моды на чужую еду, была икра летучей мыши на листе фикуса, употребленная Крюковой на террасе ресторана «Турандот», куда ее привел адвокатишко решать вопрос своего клиента, укравшего народное добро.

Адвокатишко сам заказывал, не поскупился, шампанское взял дорогое, стоимостью в три московские пенсии, лобстера за семь пенсий и эту икру из слепой мыши, которую доили на далеком острове и привезли частным бортом с острова Хонсю в обед.

Официант в сопровождении метрдотеля гордо нес плевок этой икры в серебряной чашке. Оба были такие важные, как будто их подоили, это их последняя икра и больше они нереститься не будут.

Торжественно сняли крышку, и чудо явилось: в углу тарелки на зеленом листе фикуса лежала кучка желтого цвета, отдаленно похожая на говно кузнечика, которое Крюкова с сестрой добывали, изучая насекомых в деревне бабушки. Девочки тогда узнали у соседа-моряка, который плавал в загранку, что китайцы едят кузнечиков и прочих насекомых, и решили пополнить свой скудный рацион китайским деликатесом. Сестра тогда съела кузнеца, а Крюкова не смогла, не справилась, блеванула, увидев, как сестра хрустит поджаренным на костре насекомым. И вот случилась вторая попытка, пришлось попробовать. На вкус это оказалось солененьким. Чтобы не вырвало, Крюкова решила закусить зелененьким листком. Фикус жевался плохо, но помог. Официант почему-то смотрел с удивлением. Оказалось, что фикус лежит в тарелке для дизайна и есть его не надо.

Два бокала шампанского залили позывы икры на выход. Крюкова вспомнила это и решила: делаем котлеты.

Когда она вошла в комнату, заложник сидел в кресле и смотрел телевизор. Шла передача, в которой группа дебилов шутила по поводу недостатка ума у американцев и украинцев. Дебилы так старались быть смешными, что их даже было жалко. Крюкова выключила телевизор и сказала твердым тоном:

– Вперед на кухню!

Заложник быстренько встал, одернул передник и пошел в кухню, сверкая задом.

На кухне Крюкова стала руководить: «Возьми мясо» – ДГ достал три пакета, с говядиной, свининой и бараниной, потом достал шикарный белый лук, который Крюкова всегда покупала у одного корейца на Дорогомиловском рынке, в последние годы ставшем стерильным, как операционная. Когда-то Крюкова была в Барселоне на рыбном рынке и поразилась его чистотой и отсутствием посторонних запахов. Она не верила, что когда-нибудь такое будет в России, но случилось, как чудо.

Потом Крюкова сама достала старую ручную мясорубку немецкого производства довоенного выпуска. Крюкова забрала ее у бабушки, когда та умерла в деревне. Это было единственное наследство бабушки, прожившей восемьдесят лет в избе, построенной еще ее дедом.

Машинка была старенькая, но ее сточенные почти до предела ножи рубили мясо лучше любого блендера. Крюкова закрепила машинку на краю стола, и заложник стал ретиво крутить мясо. Из широкого горла машинки вылезал разноцветный фарш. Потом заложник перекрутил лук и замоченную булку, и Крюкова сама, своими душистыми ручками, все замешала и налепила котлет, крупных, размером с ладонь здоровенного мужчины.

Две огромные сковороды уже полыхали жаром, и началось. Все скворчало и шипело, котлеты получались пышные и золотистые, Крюкова снимала их и складывала в крупную тарелку. Получилось штук тридцать, ровных, одинаковой формы, золотистого цвета, с корочкой.

Крюкова отправила заложника принять душ, а пока он плескался, она накрыла на стол и ждала его, румяная и благостная.

Они сели, как одна семья, рядышком. Она налила две рюмочки ледяной водочки и сказала, обращая взор в небо, видное в стеклянном фонаре крыши: «За все хорошее!» – и погладила шрам на указательном пальце своего заложника. Погладила нежно, он даже вздрогнул от искры, пронзившей его сердце. Такого у него никогда не было: общая трапеза, сделанная вместе своими руками, объединила сильнее клятв о вечной любви и брачных контрактов.

Они выпили, и Крюкова положила заложнику две котлеты. Он умял их моментально. Потом налили еще, и он почувствовал, что ему тоже нужно что-то сказать.

Он взял рюмку и сказал почти искренне:

– Мне так вкусно никогда не было, у меня никогда не было дома, и мне никто никогда не делал котлеты, мне совсем ничего никогда не делали. Мне так вкусно, что я боюсь лопнуть.

Он нагнулся к Крюковой и поцеловал ей руку, очень церемонно и трогательно. Она стыдливо убрала руку под передник и смутилась. Ей никогда не целовали рук. Тело целовали и даже укромные места целовали наемные стриптизеры – тарзаны, вольдемары и прочие специалисты по укрощению спелых теток, за ее же кровные денежки, но так, просто за котлеты – никогда.

Она чуть не заплакала, ей так стало хорошо, но она сдержалась, она умела сдерживать себя – на такой работе сопли распускать нельзя. И они выпили, и он стал есть следующую пару котлет уже без хлеба.

– Расскажи еще что-нибудь про себя.

Он оторвался от котлет, утер губы японской салфеткой с журавлями и начал.

– Родители мои были люди важные. Папа работал в каком-то внешторге. Всю жизнь они жили за границей. Я с ними жил в Африке три года – в стране доктора Айболита на реке Лимпопо, это в ЮАР. Там был апартеид, официально мы их не поддерживали, но неофициально трудились на благо СССР. Помню только черную няню и грудь, которую я сосал до трех лет, и маленькую обезьянку, которая бегала по мраморным полам нашего дома и срала где ни попадя. А потом мы уехали в Осло, где я мерз после Африки. Помню, как на выходные мы ездили с посольскими на фьорды, жарили рыбу и пили «Столичную», потом пели военные песни про «катюшу» и «темную ночь». И всегда все были напряжены, опасаясь провокаций спецслужб стран НАТО. В семь лет меня отвезли в Россию и поместили в интернат для детей дипломатов в Щелкове, где я хлебнул говна по полной программе. Ребенок семи лет, я жил в интернате постоянно. В выходные все дети разъезжались к родным, а я и еще два мальчика, у которых родители были законсервированными агентами, оставались в пустом интернате. И так продолжалось все десять лет, родителей я видел всего раз в три года, когда они заезжали переоформлять очередное назначение. Они никак не могли успокоиться и все копили на безбедную жизнь потом, а потом все кончилось, их деньги на книжке сгорели в огне перестройки, и родители остались в Австрии и стали работать в австрийской компании, пытавшейся навести мосты с новой Россией.

Единственной радостью были летние каникулы у маминого отца, деда, который жил в Твери и два месяца пестовал своего внука, но своим особым способом.

Дед был отставным полковником НКВД, ничего о своих подвигах не рассказывал, а когда смотрел фильмы про Зорге и Штирлица, почему-то очень смеялся и искренне не понимал, как такие фильмы пропускает КГБ. Гиммлер и Борман, не говоря уже о Броневом, выглядели симпатичнее Сталина и Жукова. Хорошие артисты переиграли менее талантливых исполнителей, изображающих советских руководителей. Это была хорошо спланированная и талантливо исполненная идеологическая диверсия против советской власти под руководством КГБ, возглавляемого тогда Андроповым, странным чекистом с мамой Финкельштейн, да еще и пишущим неплохие стихи. «Тут все непросто», – говорил мальчику дед, но в органы не писал, знал по опыту, что выйдет боком или через другое место.