Там, где нас есть - читать онлайн книгу. Автор: Борис Мещеряков cтр.№ 26

Расстраивался тесть лишь от пропадающих время от времени ульев, и то не сильно. Существенных барышей он с того меда не имел, занимался им больше из интереса к пчелам и их жизни, деньги за мед воспринимал, как мне видится, дополнительным бонусом, на который можно позволить себе что-то сверхнормативное, не более того. Ну, например, поддержать нашу молодую тогда семью. Мы уже тогда не умели беречь деньги.

Дача была близко, проехать до нее можно было в любое время года почти при любой погоде на дворе, и тесть с тещей получили постоянно действующую вещественную забаву. Старшая их дочь вышла замуж за меня, младшая Ольга укатила в университет и, похоже, не думала потом возвращаться в пыльный степной Богучар, наезжали мы все эпизодически, тестям было пустовато и скучновато. В общем, они вполне вовремя купили эту дачу.

До полуобвалившегося погреба некоторое время не доходили руки, потом тесть выбросил мусор, укрепил его изнутри жердями, сделал новый скат. Как погреб он так и не использовался, но в него удобно было стаскивать, например, выкопанную картошку в мешках, которой родилось столько, что за один раз не увезешь. Мешки ставились в погреб, дверь запиралась на замок, который ни разу никто не подумал сбить, они так там и болтались до следующего за ними визита тестя, с целью перевезти в погреб рядом с домом, где картошка ссыпалась в здоровенный такой закром и уж оттуда набиралась для домашней надобности.

Как-то по осени я был в их краях, и тесть предложил съездить за картошкой, мол, вдвоем сподручней, и заодно поудить рыбки в речке. Карасей и окуней на один раз поесть мы надергали довольно быстро, солнце без стремительности, но неуклонно двигалось на боковую, не жадничая, свернули мы снасти и пошли за картошкой.

Процесс был организован так: я стоял на середине лестницы, поднимал в проем двери мешки, тесть, крепкий и прямой, забрасывал их крестьянским движением на плечо и нес к машине. Старенький его «запорожец» поскрипывал, но таскал груз безропотно. Пока тесть шел с мешком к машине и возвращался обратно, я оставался один в прохладе осеннего заката и наполовину в погребном сумраке. Один раз тесть замешкался, и я присел покурить на лестничную перекладину.

Некоторое время было тихо, аж звенело, так было тихо. А потом меня окружили неясные шумы и шорохи. Я в общем не очень пугливый, но люблю видеть опасность и знать, что она из себя представляет. А это копошение мне ничего не напоминало, было каким-то совершенно незнакомым и даже чуждым. Мне стало не по себе, я озирался в недоумении и никак не мог сообразить, откуда идет звук. Когда же я наконец увидел и сообразил, что это, легче мне не стало. Шорох и копошение производили серые, а скорей грязно-белые земляные жабы, в отсутствие людей полновластные хозяева этого погреба с земляными стенками без облицовки, это они, оказывается, а не мыши понарыли тут сложных ходов и жили своей жабьей жизнью в погребной темноте и сырости. Я, не двигаясь, казался им неопасным, они перестали обращать на меня внимание и задвигались, зашуршали и закопошились.

Первым порывом было с криком оттуда выскочить. Нет, невозможно признаться тестю в своей боязни лягушек и жаб. А они ползали вокруг меня, постепенно теряя совесть, не обращая на меня уже никакого внимания и все громче шурша и копошась, и я чувствовал, как у меня становятся волосы дыбом на всем теле. Мне стало тесно и душно.

Тесть появился, и они опять замерли, затаились, затихли. А я, подавая ему мешки и оставаясь затем на лестнице, уже знал, что остаюсь в пространстве, до краев наполненном этими мерзкими мягкими тварями с трупьего цвета бугорчатой кожей, искривленными нечистыми когтями, старушечьими ртами и кадыками, с немигающими бездонными глазками, не отражающими свет. У меня все зудело от их близкого присутствия, мне хотелось заорать и сорвать с себя одежду, бежать от их копошения и царапания. Но нельзя мне было, меня тут поставили для дела, и мне было стыдно своей слабости.

Когда тесть покричал мне вылезать, это было одно из самых моих больших в жизни облегчений. Не могу сказать, что самым, но одним из самых — наверняка.

Впоследствии я никогда не спускался на даче в погреб, как-то не находилось причин, впрочем, не находилось причин и оказаться поблизости.

А потом мы уехали в Израиль, и все почти забылось. Израиль — не рай для земноводных, у нас для этого слишком мало открытых водных пространств и слишком сухая земля. И вот теперь эта дача, сначала радость, а по мере старения — тягость для тестя с тещей, сгорела. Мне не пришло в голову спросить о судьбе погреба, но тесть, перед тем как окончательно распрощаться, добавил:

— А погреб-то давно опять обвалился.

И я подумал: смотри-ка, жабы опять в нем полновластные хозяева. Надеюсь, они не пострадали от пожара. Они противные, но они не виноваты. Пусть живут, как хотят. А тесть отсудит денег, приедет, привезет гостинцев, понежится с тещей на морском бережку, потреплется со стариками в парке о житье-бытье и политике. По-детски поудивляется на нашу жизнь, он любит удивляться.

У Малатова есть про собачку-недомерка, так я тоже вспомнил одну собакину историю.

Приятель мой Ленька в свое время развелся из-за большой любви и женился на Ленке, женщине со стальными яйцами, тремя детьми и йоркширским терьером в хозяйстве. В принципе, Ленька очень домашний и бойкий по хозяйству человек, ему очень важно, чтоб в дому все работало как надо. Покрутив носом и оглядевшись, Ленька в практически безупречном Ленкином доме обнаружил в домашнем хозяйстве два серьезных упущения: дети питаются в основном размороженными пельменями, а полукилограммовый йоркшир не знает элементарных команд и оправляется за креслом в гостиной.

Ну, с дитями-то было просто. Они быстро почувствовали разницу между прежней незамысловатой кормежкой и Ленькиными борщами, харчо, пловами, супами из потрошков с пирожками и прочими котлетами и тефтелями, а средний Ленкин отпрыск Макс оказался даже вполне способным и заинтересованным помощником по кухне. Так что дело с кормлением трех пацанов спорилось на загляденье. Ленька даже научил их почти всегда мыть за собой посуду.

С избалованным йоркширом было сложней. Не то чтоб сильные неудобства представляли собой его выделения в виде микроскопического комочка кала и пары капель мочи — но! Собаке! Оправляться в доме! Табу! И никаких! Так думал многолетний собачник Ленька и взялся за невозможное.

Ленька с трудом научил животное команде «лежать!», и то промеж себя подозревал, что трусливый песик просто падает на живот от испуга, услышав Ленькин зычный голос. При команде «гулять!» это произведение искусства селекционеров насмерть забивалось под какую-нибудь невысокую мебель, расклинивалось там, и невозможно было выманить его оттуда ни посулами, ни угрозами. Лишь изредка удавалось его приманить сладким голосом и, цапнув под мышку, вынести прогуляться во внутренний дворик дома.

Прогулка происходила так: Ленька открывал входную дверь, делал шаг вперед и совершал собакой движение, напоминающее посыл кегельбанного шара по дорожке, напутствуемого словами «давай-ка пописаем». В отличие от кегельбанного шара, йоркшир не укатывался в дальний угол дворика, а замедлял движение, а потом скоренько возвращался обратно и прижимался к ногам, поглядывая в доброе Ленькино лицо (Ленька смахивает на Брюса Виллиса, только ростом невысок) и двигая бровями в смысле: вот и все, вот и пойдем домой. Так они гуляли примерно с полгода, воспитание пса заткнулось на мертвой точке, но Ленька не намерен был уступать «этому блядскому комку шерсти».