Дом Якобяна - читать онлайн книгу. Автор: Аля Аль-Асуани cтр.№ 2

* * *

Воскресенье: лавки на улице Сулейман-паши закрываются, бары и кинотеатры заполняются посетителями, и пустая темная улица с закрытыми магазинами и зданиями, построенными в староевропейском стиле, превращается в декорации печально-романтического западного фильма. На рассвете старик-привратник аль-Шазли берет у лифта свой стул и ставит его на тротуар у входа в дом Якобяна, чтобы в выходной следить, кто входит и выходит из дома… Заки аль-Десуки прибыл в свой офис около полудня, а слуга Абсхарон уже знал, что будет дальше. За двадцать лет работы у Заки-бея Абсхарон с первого взгляда научился определять, в каком настроении хозяин. Если он приходил в свой офис одетым вызывающе элегантно, а его опережал аромат дорогого одеколона, который он берег для особых случаев, это значило, что хозяин на взводе. В такие дни он нервничал, не находя себе места, и, сидя в кресле или расхаживая по офису, маскировал свою тревогу немногословием и грубостью… Это всегда означало, что бей готовится к первому свиданию с новой любовницей… Поэтому Абсхарон и не сердился, когда бей был с ним резок без причины. Он, как человек понимающий, кивал головой и спешил побыстрее подмести холл, затем брал свой костыль, сильно и часто стуча им по кафелю длинного коридора, добирался до просторного кабинета, где сидел бей, и наученный опытом, безразлично произносил:

— У господина встреча?.. Мне приготовить все, что надо, для господина?

Бей бросал взгляд в его сторону и долю секунды изучал Абсхарона, как будто подбирая подходящий для ответа тон… Он смотрел на полосатую прохудившуюся в нескольких местах галабею [2] из дешевой ткани, на протез вместо ноги, замечал старческое лицо с обросшим сединой подбородком, хитрые узкие глаза и извиняющуюся, просящую улыбку, которая не сходила с его лица…

— Мигом приготовь все, что надо для встречи… — быстро отвечал Заки-бей, выходя на балкон…

Слово «встреча» в их общем словаре означало, что бей уединится с женщиной в своем кабинете. А выражением «все, что надо» они обозначали определенные ритуалы, которые Абсхарон помогал совершить господину перед любовными утехами. Все начиналось с импортного «Tri B», который вкалывался в ягодицу, каждый раз причиняя такую боль, что бей кричал не своим голосом и обрушивался на осла-Абсхарона с проклятиями за его тяжелую руку. Затем бей переходил к чашечке черного кофе, сдобренного мускатным орехом. Он выпивал его маленькими глотками, рассасывая под языком кусочек опиума. По традиции все завершалось большой тарелкой салата в центре стола рядом с бутылкой виски «Black Label», двумя пустыми стаканами и металлическим ведерком под шампанское, до краев наполненным кубиками льда. Пока Абсхарон заботливо все готовил, Заки-бей сидел на балконе, выходящем на улицу Сулейман-паши, разжигал сигару и наблюдал за прохожими. Он то томился ожиданием красивой встречи, то мучился ужасом от мысли, что его любимая Рабаб может не явиться на свидание и все усилия, которые он прикладывал, преследуя ее целый месяц, пропадут. Страсть к ней охватила его с первой же встречи в баре «Cairo» на площади ат-Тауфикия, где та работала официанткой. Она совершенно очаровала его, и он зачастил в бар, чтобы видеть ее каждый день. «Она красива народной, рыночной красотой и легко возбудима. Она как будто сошла с одной из картин Махмуда Саида [3] », — так он описывал ее своему старому другу. И добавлял: «Помнишь ту служанку из вашего дома, которая распаляла твои эротические фантазии в юношестве? Когда она мыла тарелки в раковине на кухне, больше всего ты хотел прильнуть к ее теплой заднице, схватить ее за большую мягкую грудь! А она так охала, что ты еще сильнее к ней прижимался, и шептала, заводя тебя своим отказом перед тем, как отдаться: «Господин… Как не стыдно, господин». Я обнаружил, что Рабаб такое же сокровище…»

Но если кто-то нашел сокровище, это еще не значит, что он им завладеет. Ради своей любимой Рабаб Заки-бею приходилось терпеть массу неудобств: ночи напролет он просиживал в грязном, тесном, темном и душном баре «Cairo». Он задыхался в тесноте и густом дыме сигарет, почти оглох от рева магнитофона, беспрерывно играющего пошлые песенки. Добавьте к этому потасовки и ругань посетителей заведения — сборища работяг, подозрительных типов и авантюристов. Стаканы плохого, обжигающего желудок бренди, который вызывал привычку поглощать его еженощно, наглый обсчет — на него бей не только закрывал глаза, но и оставлял заведению щедрые чаевые, а еще более крупную сумму клал в вырез платья на груди Рабаб. Как только он касался пальцами ее полных дрожащих грудей, сразу чувствовал, как горячая кровь наполняет его жилы и неистовое желание изматывает его… Все это Заки-бей терпел ради Рабаб и всякий раз не переставал звать ее на свидание вне стен заведения. Она капризничала и отказывалась, он продолжал настаивать и не терял надежды до тех пор, пока вчера она не согласилась прийти к нему в офис. На радостях он всунул ей меж грудей пятидесятифунтовую бумажку (и не раскаялся). Она подошла к нему так близко, что он почувствовал на своем лице ее дыхание, закусила нижнюю губу и прошептала так чувственно, что бей потерял последнее самообладание:

— Завтра… Я отблагодарю тебя за все, дорогой, что ты для меня сделал…

Заки-бей вытерпел болезненный укол, рассосал опиум и не спеша перешел к виски. За первым стаканом последовали второй и третий. Едва успев снять напряжение, он повеселел. Мысли, как приятные песни, потихоньку вскружили ему голову… Рабаб должна была прийти в час. Когда настенные часы пробили два, Заки-бей почти потерял надежду. Но вдруг он услышал в коридоре стук костыля Абсхарона, и, как только его лицо появилось в дверном проеме, он сказал, задыхаясь от волнения, зная, что новость наверняка обрадует господина:

— Мадам Рабаб пришла, господин бей.

* * *

В 1934 году миллионер Хагоб Якобян, в то время глава армянской диаспоры в Египте, решил возвести жилой дом и дать ему свое имя. Он выбрал для него хорошее место на улице Сулейман-паши, заключил договор о строительстве с конторой известного итальянского архитектора, который разработал прекрасный проект: десять высоких этажей в роскошном классическом европейском стиле — балконы, украшенные высеченными из камня греческими скульптурами, колонны, ступеньки, галереи — все из натурального мрамора и самый современный лифт фирмы «Schindler». Строительство шло два года, и возник архитектурный шедевр, который настолько превзошел все ожидания, что его владелец попросил инженера-итальянца высечь латиницей с внутренней стороны двери — «Якобян». Ночью буквы ярко горели неоновым светом. Таким образом, он увековечил свое имя и подтвердил право собственности на это удивительное здание. В доме Якобяна поселились сливки общества того времени: министры, паши, крупные землевладельцы, иностранные промышленники и два еврейских миллионера (один из них — потомок известного рода Мосери). Цокольный этаж здания был разделен на гаражи, в которые с заднего двора вело несколько входов, жильцы оставляли в них свои машины (по большей части роскошные — роллс-ройсы, бьюики, шевроле). С фасада же располагался большой магазин в три витрины, где Якобян разместил выставку-продажу серебряных изделий, производившихся на его собственных фабриках. Сорок лет она пользовалась успехом, затем дела стали идти все хуже и хуже, пока это место не купил под магазин одежды хаджи [4] Мухаммед Аззам. На просторной крыше здания две комнаты с удобствами были отведены привратнику и его семье. С другой стороны по числу квартир было достроено пятьдесят крохотных комнаток, каждая площадью не более двух метров. Их стены и двери были сделаны из прочного железа и закрывались на замки, а ключи от них вручили владельцам квартир. Сначала эти железные камеры использовались в хозяйственных целях — для хранения запасов, под конуру для собаки (если та была большая или злая), для стирки одежды, которой в то время занимались прачки (стиральные машины-автоматы были редкостью). В этих комнатушках они стирали белье и развешивали его на длинных веревках, натянутых по всей крыше. Но слуги в железных комнатах не ночевали. Наверное, жившие в то время в доме аристократы и представить себе не могли, что человек может спать в такой тесной комнатенке, в то время как они нежатся в своих роскошных просторных квартирах (где было порой по восемь-десять комнат, соединенных внутренней лестницей). Они выделяли прислуге одну из комнат… В 1952 году произошла революция, и все изменилось. Началась эмиграция евреев и иностранцев из Египта. Каждую из брошенных владельцами квартир захватывал офицер вооруженных сил, контролировавших ситуацию в то время. Пришли шестидесятые, и уже в половине квартир дома поселились разночинные военные — от младших лейтенантов и капитанов-молодоженов до бригадных генералов, въезжавших в здание с огромными семействами. Генерал аль-Дакрури (в свое время глава кабинета Мухаммеда Нагиба [5] ) смог получить даже две большие квартиры на десятом этаже, расположенные по соседству. В одной из них он жил с семьей, а в другой устроил личный офис, где после полудня принимал нужных людей… Жены офицеров начали использовать железные комнаты в других целях. Сперва они стали местом ночлега официантов, поваров и мелкой прислуги, которую нанимали в деревнях обслуживать офицерские семьи. Некоторые офицерские жены происходили из простого народа и не брезговали разведением в этих комнатушках домашней птицы — уток, кур — и даже кроликов, на что старейшины квартала подавали многочисленные жалобы в администрацию западного Каира, требуя запретить держать на крыше животных. Однако эти дела под давлением военных всегда заминали. Жильцы жаловались даже на самого генерала аль-Дакрури, но тот, воспользовавшись своим положением в офицерской среде, смог пресечь «необоснованные обвинения»… Затем, в семидесятые годы, пришло время «политики открытых дверей» [6] , богачи хлынули из центра в районы аль-Мухандисин и Наср. Некоторые из них продали свои квартиры в доме Якобяна, другие отдали их под офисы или детям, только что получившим диплом, третьи сдали в аренду арабским туристам как меблированные комнаты… Так связь между железными комнатенками и квартирами дома постепенно исчезла, старая прислуга за деньги уступала их вновь прибывающим из провинции беднякам, тем, кто работал в центре и нуждался в недорогом жилье поблизости… Люди стали чаще отказываться от этих комнат после смерти старшего по дому — армянина месье Грегора, управляющего собственностью миллионера Якобяна. В декабре каждого года он аккуратно и честно отсылал доходы в Швейцарию, куда эмигрировали наследники Якобяна после революции. Место Грегора занял адвокат Фикри Абдель Шахид, который ради денег был готов на все и брал большой процент за составление договора о найме как с отказавшегося от комнаты жильца, так и с ее нового арендатора… В результате на крыше образовалось новое сообщество, полностью независимое от остального здания. Иногда вновь прибывшие снимали две соседние комнаты и делали из них небольшое жилище с удобствами — туалетом и ванной. Самые бедные объединялись, чтобы соорудить общую на три или четыре комнаты ванную. Эти обитатели крыши ничем не отличались от остального египетского простонародья: дети бегали по всей крыше босыми и полуголыми, женщины весь день проводили у плиты и собирались на посиделки — посплетничать на солнышке, часто скандалили, осыпая друг друга мерзкой руганью и оскорблениями, затем мирились как ни в чем ни бывало, причмокивая, горячо целовали друг друга в щечку и могли даже всплакнуть от избытка дружеских чувств. Мужчины редко встревали в женские ссоры, считая их еще одним признаком короткого ума, о котором свидетельствовал Пророк Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует. Все мужчины крыши проводили целый день в борьбе за кусок хлеба, возвращались домой поздно, очень уставшими и стремились к трем маленьким радостям жизни: горячей и вкусной пище, нескольким кальянам или гашишу для того, чтобы расслабиться. Они курили в одиночку либо собирались летними ночами на крыше целой компанией. Третьей радостью был секс, которому жители крыши отводили почетное место и о котором, если, конечно, речь не шла о чем-то греховном, не считали зазорным говорить откровенно. Но здесь был один парадокс: мужчина с крыши, как и все простые люди, стеснялся упоминать имя своей жены в разговорах с другими мужчинами, называл ее чужим именем, говорил о ней как о матери своих детей или как о самих детях. Например, он говорил: «Ребятки приготовили мулухию [7] ». И присутствующие понимали, что он говорит о своей жене… В то же время этот человек не стеснялся в мужской компании рассказывать мельчайшие подробности своей интимной жизни, и соседи знали о них почти все. Все женщины, независимо от их религиозности и нравственных принципов, обожали секс и перешептывались о разных постельных делах, потом смеялись добродушно или, если рядом никого не было, бесстыдно… Единственное, чего они не любили в сексе, — когда исчезало удовольствие. Одержимость и страстность мужей заставляла женщин с крыши оставаться красивыми и желанными для своих мужчин, хотя все они страдали от крайней нужды. И когда дети засыпали после ужина и молитвы, когда в доме еды было больше, чем на неделю, когда на черный день было спрятано несколько купюр и комната, где они жили, была чисто прибрана, мужчины приходили в хорошем настроении под действием гашиша и первым делом требовали от жены исполнить свой долг — вымыться, нарядиться, надушиться и ответить на их призыв. Эти короткие часы счастья были для каждой женщины свидетельством того, что ее несчастная жизнь, как бы там ни было, сложилась. Передать выражение лица женщины с крыши, когда в пятницу утром ее муж спускался на молитву, а она, смыв с себя следы любви, выходила на крышу развесить только что постиранные простыни, способна лишь кисть великого художника. В тот момент ее волосы были влажными, кожа — розовой, а взгляд — ясным. Она была похожа на распустившийся бутон розы, напившийся утренней росы.