Синдром паники в городе огней - читать онлайн книгу. Автор: Матей Вишнек cтр.№ 19

— Угощайся.

Счастливый, что о нем вспомнили, Франсуа поторопился подцепить конфетку со словами:

— Премного благодарен.

Но тут же ему показалось, что он хватил через край. «Премного благодарен» — это было, пожалуй, чересчур, учитывая странность ситуации. К тому же Франсуа отметил, что человек за рулем обращался к собеседнику на «вы», а к нему обратился, как если бы он был ниже по иерархии или даже просто подчиненный, которому дают приказ, и точка.

Посасывая леденец, человек за рулем говорил не умолкая, теперь он вел форменную экскурсию по Парижу и окрестностям. Он считал, например, что зона Нёйи, которую они только что пересекли, была образцом буржуазной безвкусицы, достопримечательность, которую надо посещать от противного. Вот место нулевое для воображения, говорил человек за рулем. Места бывают двух родов, одни подогревают воображение, а другие держат его на нуле. Мы проезжаем место, которое не возбуждает, от которого тебя не проберет метафизическая дрожь. Да Париж вообще остывает на глазах, ему уже не дойти до точки кипения. Великая французская литература создавалась во времена, когда Париж клокотал от символов, персонажей, непредсказуемости, во времена, когда он излучал силу и был центром мира. Но с тех пор он музеифицировался… а как, скажите на милость, вдохновляться музеем? Да, конечно, о Париже можно писать эссе, но не большую литературу… Почему, как вы думаете, продолжал человек за рулем, латиноамериканская литература подчинила себе весь XX век? Потому что она пришла из тех мест, которые способны стимулировать воображение, в которых силен иррациональный магнетизм… Тот, что в Западной Европе, идет на убыль… Теперь на очереди другие пространства, способные довести до кипения зону литературы, например Балканы. Но с Балканами есть закавыка, на них в коллективном воображариуме Запада навешен ярлык, и этот ярлык прямо у них на лбу («пороховая бочка», «мозаика народов» и т. д.) пока прилип намертво.

Миновав Нёйи, человек за рулем глубоко вздохнул и повел рукой, как бы говоря: ну вот, теперь можно немного подышать свежим воздухом. Франсуа пытался угадать, куда теперь направится человек с плешью. Ему показалось, что к Триумфальной арке, но человек с плешью резко взял направо по кольцу Бульваров, все из которых носили имена наполеоновских маршалов.

— Хочу вам кое-что показать, — сказал человек за рулем человеку с толстыми линзами. — Хочу показать вам место, где фабрикуются фикции…

Франсуа почувствовал вдруг крайнее любопытство от того, что хотел показать человек с плешью другому, менее сведущему. Место, где фабрикуются фикции? В час ночи? «А то, что со мной происходит, разве это не фикция?» — подумал Франсуа.

Он даже не уловил тот момент, когда перешел границу, хлипкую грань между реальностью и фикцией, между сном и бодрствованием, а теперь, конечно, ему любопытно, потому что все непредсказуемое любопытно.

Человек с плешью проехал бульвар Адмирала Брюи, потом бульвар Ланна, въехал в гущу шикарных улиц 16-го округа и направился к Сене. В ту секунду, когда перед ними встало круглое здание с торчащей из него высоченной башней архитектуры 70-х годов, более сведущий сбавил ход и с удовлетворением объявил:

— Видите? Вот оно.

Однако он, Франсуа, ничего не увидел. А лучше сказать, ничего, кроме здания Дома радио, построенного лет тридцать с лишним назад по приказу президента Помпиду, который хотел свести под одну крышу все радиостанции Парижа. Из этого Дома радио, расположенного на правом берегу Сены, рядом с мостом Гренель и в непосредственной близости от статуи Свободы в миниатюре, так вот, из этого Дома радио день и ночь вещали в эфир почти все главные радиостанции страны: «Франс-Инфо», «Франс-Интер», «Франс-Культур», «Радио Франс-Интернациональ»… Франсуа никак не мог взять в толк, как это почтенное учреждение, распространяющее информацию, может быть фабрикой фикции.

Человек с претензией на всезнайство еще больше сбросил скорость, чтобы сидящий справа от него пассажир смог как следует рассмотреть Дом радио. Франсуа восхищало, как он водит машину, с какой точностью вписывается в улицы с односторонним движением вокруг здания. Машина сделала первый полный его объезд, и у Франсуа было ощущение, что он участвует в фильме про гангстеров, которые примеряются к входам в банк.

— Какое оно спокойное на вид, правда? То тут, то там освещенное окошко, и входы тоже, разумеется… Никогда не скажешь, что в тайных кабинетах центральной башни несколько сотен человек, не меньше, набивают сейчас на машинке завтрашний день.

— Что вы хотите этим сказать, мсье Камбреленг? — спросил человек с бородой. — Зачем им сидеть в тайных кабинетах?

Заданный человеком с бородой вопрос просился и на язык Франсуа. Как удачно, что ему не пришлось раскрыть рта и вопрос был сформулирован без него.

— Я хочу этим сказать, — начал объяснять человек с претензией на всезнайство, — что наши представления о мире, так примерно на сорок процентов, проистекают из этого здания. Все, что мы слышим о мире, пишется здесь… В тайных ячейках этого здания сочиняются истории, которые потом станут главными новостями дня…

Франсуа был доволен донельзя. С одной стороны, объяснением, которое дал человек за рулем, потому что объяснение показалось ему интересным, а с другой — потому что теперь он знал, как зовут его спасителя. Человек, у которого есть имя, ни в коем случае не способен причинить ему зло, такова была дедукция Франсуа.

Мсье Камбреленг еще раз прокрутился вокруг Дома радио, на сей раз осматривая с зорким вниманием вестибюль, огромный и залитый светом. Было почти два ночи, но в вестибюле еще не совсем прекратилось движение. Портье в униформе вышел ненадолго подышать воздухом. «Его, видно, в сон клонит, — подумал Франсуа, — а ночной воздух бодрит». Перед главным входом ждали два такси, вероятно, заказанные журналистами, которые кончали свои передачи в этот ночной час.

— Если бы нам удалось в один прекрасный день проникнуть в эту башню, тогда мы узнали бы все, — сказал мсье Камбреленг, прежде чем резко нажать на газ и вернуться в лабиринт улиц квартала Пасси.

Франсуа уже понял, что у мсье Камбреленга и у его спутника не было никакой точной цели. Они просто разъезжали по Парижу, слонялись на машине по улицам — два полуночника, болтающие о том о сем. На Франсуа опять накатила усталость, ему бы подремать, но он стеснялся. Как тут задремлешь — в машине с двумя незнакомыми людьми, при абсолютно неясных обстоятельствах? «Может, попросить их меня высадить?» — гадал трусоватый мозг Франсуа, но не мог пойти дальше в рассуждениях и прийти к какому-то выводу.

Мсье Камбреленг рассуждал теперь о границах. Людям следует почаще говорить друг с другом о границах, так он считал. Не только о физических границах, которые приходится переходить каждому, но и о границах ментальных. Каждый из нас берет десятки барьеров одновременно, изрекал он. Язык состоит из ряда барьеров, идущих один за другим, общество разгорожено барьерами. Социальные классы, социальные слои, касты и кланы — все разгорожено… Есть границы, встроенные в нас с рождения, и есть другой, человек рядом с нами, и он тоже — граница.