Крылов задумался:
— А ведь это идея. Она может сработать, но сделать это нужно очень тонко, чтобы все выглядело натурально. У тебя на примете есть такие люди?
Майор Усольцев улыбнулся:
— Так точно, товарищ полковник. Точнее, один. Он имеет выход на ближайшее окружение Федосеева.
— Тогда не следует тянуть с этим, майор. Все свободны.
Глава 29.
СТАРИННЫЙ ДРУГ ЩИПАЧ ВАСИЛ
К помощи Васила Усольцев прибегал редко. Это уж когда совсем невмоготу.
В этот раз был тот самый случай.
Васил никогда не отказывал майору в помощи, считая себя его должником.
Оно и понятно — раза два Усольцев выручал его буквально в последний момент, когда на запястье Васила уже защелкивались «браслеты».
Дело в том, что некогда Васил был классным карманником, каких по всей Москве не наберется даже десятка. Такие люди в былые времена пользовались особым почтением у коллег по цеху не только благодаря яркости своего таланта, но еще и потому, что составляли едва ли не самый аристократический слой воровского мира.
Васил был именно таким. Даже держался он как-то по-особенному, будто бы воровал не кошельки у зазевавшихся бабулек, а распоряжался Пенсионным фондом.
Он относил себя к «прошлякам», то есть к тем ворам, чей золотой век уже находился далеко позади. И самое большее, что им остается, так это учить уму-разуму подрастающую молодежь да, садясь по весне на лавочку, греть свои обветшавшие кости.
Действительность была иной, и в словах Васила существовало немало лукавства. Разумеется, он был далек от пика своей лучшей формы, когда в один день вытаскивал по двадцать кошельков. Но где-нибудь в конце недели он непременно выходил на «дело». Как объяснял он приятелям, делал он это для того, чтобы вновь почувствовать, как гуляет в жилах кровушка, и чтобы не застаивалась в суставах соль. По его разумению, подобная практика значительно продлевает жизнь. Одним для тонуса требуется водка, другим — молодая женщина, а он принадлежит к тем, что не умеют жить без работы.
У многих воров поведение Васила вызывало лишь невольную улыбку.
Странная получалась картина. Человек выходит из собственного коттеджа, крыша которого едва не подпирает небосвод, садится в «Мерседес» последней модели и мчится на толкучку лишь только для того, чтобы выкрасть тощий кошелек у какого-нибудь старика.
Трижды его ловили с поличным (оно и понятно, гибкость пальцев уже не та, да и реакция не столь быстра, что лет сорок назад) и победно препровождали в районный отдел милиции, но всякий раз отпускали под поручительство Усольцева.
Старый Васил встретил майора как родного, словно последние десять лет они пропарились бок о бок на соседних шконках. Даже позволил себе фамильярность — хлопнул опера по плечу и тут же, исправляя собственную ошибку, пригласил его в дом.
— У меня к тебе дело, Васил, — уже с порога начал Усольцев, стараясь не смотреть на великолепие, которое чуть ли не кричало со всех сторон: старинные картины вазы, антикварные вещички, которые могли бы запросто украсить даже столичные музеи. И масса всего такого, о чем следовало бы сказать — блеск!
— А ты не мог зайти к старому другу, ну просто так! достал Васил высокую плоскую бутылку с коньяком. Наверняка очень дорогой. Дешевых вещей в этом доме не признавали. — Поговорить, выпить хороших напитков. Вы ведь, молодежь, стараетесь избегать нас, стариков. Считаете большими занудами, а ведь это не так. — Разливал он коньяк в махонькие хрустальные стопочки. — Старики аккумулируют мудрость. А ведь ее нужно кому-то передавать. Так вот помрешь как-нибудь нежданно и унесешь с собой все, что знал. Давай сначала за встречу.
Отказываться было бессмысленно. Старый Васил обладал не только очень гибкими пальцами, но еще и необыкновенной приставучестью. Следовало сдаться, чтобы избежать ненужной борьбы и неуместной обиды.
Выпили молчком, без тоста, как на панихиде, закусив добрым ошметком ветчины. Спиртное расслабило мгновенно, вжав тело в мягкий диван. Щеки у Васила покрылись легким пурпуром, он предложил еще по одной. Но Усольцев закрыл ладонью пустую рюмку.
Заметив решительность майора, лицо Васила как-то сразу увяло, напомнив тропический злак, лишенный влаги.
— Ну, говори, что тебя привело ко мне. Ведь не из праздного же любопытства пришел?
— Ты случайно не знаком с Иваном Степановичем Федосеевым?
— Это с вертухаем-то, что ли? — Старый жулик брезгливо поморщился.
— С ним самым.
— Как же не знаком, я эту падлу как общипанного знаю. Он у нас под кликухой Батя проходил, — скрипнул зубами Васил. И простоватое выражение его лица мигом сменилось злобной гримасой. В нем как будто заново воскресли инстинкты, приобретенные на зоне. — Тут как получилось, последний срок я отбывал в трех колониях. Уж не знаю, чем я им там не угодил, но они считали, что оставаться долго мне на одном месте не следовало. Чтобы, значит, я корни не пустил. Будто бы вся буза из-за меня идет. Меня переводят, и он за мной следом идет, отправляют в другой лагерь по этапу, и Батя следом подтягивается. Как рок какой-то. Мы с ним по этому поводу даже шутить начали, дескать, одной веревочкой по гроб жизни связаны.
— А может быть, так оно и есть, Васил? — очень серьезно спросил Усольцев.
— Что ты имеешь в виду?
Васил понемногу озлоблялся. Таким наверняка он и был на зоне, и его сегодняшнее состояние — это всего лишь жалкая копия прежнего дерзкого и неустрашимого уркагана с погонялом Васька Серп.
— Ты мне сначала скажи, что он был за человек.
— Я человеком его не считаю, — грубовато оборвал Васил. — Человек — это в первую очередь звание. А у падлы его быть не может.
— Ты бы поспокойнее, — с улыбкой умерил пыл старого вора майор. — Тебе еще одну рюмашку — и ты мебель начнешь крушить направо и налево, а ведь она денег немалых стоит.
Васил громко выдохнул, остывая.
— Не буду скрывать, кум он был от бога. Такой, как он, раз в десять лет родиться может. Любил, чтобы все было так, как он скажет. Уважаемого уркагана мог посадить в петушатник лишь потому, что тот осмелился слово поперек ему вымолвить. И в каждой колонии развивал такую деятельность, что усилия конторы в сравнении с ним покажутся детсадовскими играми. В каждой хате, в каждом отряде он имел своего агента. Не знаю, как ему это удавалось, но получалось так, что в стукачах у него оказывались очень уважаемые блатные. Может быть, подкупал их или прессовал. Не знаю! Но они работали на него так, как родине бы не служили!
Что творится в зоне, он знал лучше любого вора. Бывало, ляпнешь что-нибудь, а ему уже через час сообщат. Страшный человек! У меня было такое ощущение, что вся колония работает на него. И агентуру-то он заводил для того, чтобы с блатных отщипнуть большую копейку. А переводили его потому, что он делиться не хотел ни с кем, греб под себя в обе руки!