Асистолия - читать онлайн книгу. Автор: Олег Павлов cтр.№ 73

Раздаются выстрелы: затрещал автомат. Этот мальчик бежал и кричал: “Ты убит! Ты убит!”. Уже вошел в свой подъезд, поднимался по лестнице… Содрогнулся — но устоял, дойдя несколько оставшихся шагов до лифта. Мальчишка подбежал, настиг — и расстреливал из своего автоматика в упор, с упоением и восторгом глядя, как это получается… Спешил, вырвавшись от матери, пока не схватили. Она, молодая женщина, — поймав — на его же глазах наказала сынишку: ударила. Так ей было стыдно. Мальчик сжался — но стерпел и унижение, и боль. Все вместе они вошли в спустившуюся наконец-то кабину лифта. Он отвернулся, чтобы ничего не видеть — но когда сделал шаг вперед, автоматик огрызнулся за спиной… Все это — плач, крик — уже глухо поплыло куда-то вверх. Он стоял один. И не мог пошевелиться — такая боль пробила что-то в груди, где ухало, отзываясь даже в ушах, сердце.

Откроет дверь в квартиру своим ключом, как возвращаются те, кого не ждут, или в пустой дом… Почти брезгливое раздражение: ожидание, что не успеет войти — и увидит вместо жены свою мать. Услышав, как проворачивался ключ в замке, уже ждала, как ждут кого-то, кто бросил… Встретила, испуганная — и с нетерпением: “Умер Солженицын”. Он растерялся… Но ужаснулся, услышав: “Ушла целая эпоха!”. Мать смотрела на него слезно, чего-то ждала — и вот уже оплакивала, чувствуя себя героиней… какую-то эпоху, пережив еще кого-то, кто должен был оказаться бессмертней. Пережила и своего Ельцина, но уже не оплакивая. Она пережила бы всех, все. Наверное, мысленно даже сына, приняв и его смерть как награду за будущий подвиг материнских страданий. Но под пыткой не сознается, что так хочется жить. Что так страшно умереть самой, одной… Что впереди — пугающая пустота, но уже прожитой жизни.

Вдруг проговорит: “А у меня отец умер”.

Молчание.

“Умер мой отец”.

Первое сентября.

Джипы у школьных ворот, ожидающие детей.

Теннисный корт на месте бывшего футбольной площадкой пустыря, здесь они гоняли после уроков мяч.

Охранник на входе, рамка металлоискателя.

Пролеты, этажи…

Эти мальчики и девочки — легкие, пестрые. Гости из будущего. Галдят — по мобильным, кажется, сами с собой, слушая самих себя.

Он произносит “здравствуйте”, стоя на пороге, как будто опоздал на урок. Учитель взволнован — это в глазах, во взгляде, — но даже не дрогнул голос: “Здравствуй”.

Все тот же костюм — или другой, но, кажется, тот же.

Представил своего гостя. У него было много учеников — и все они, кто любил почти с рабской преданностью, кого учитель предпочитал называть безлико “студийцы”, как будто перевоспитывал аморфную массу, хранили верность, приходили, за что-то благодарили даже через столько лет. Вот и он пришел преподать кому-то урок. Лица, лица, столько лиц… Слушали его… И он мог, он был самим собой, хоть и чувствовал остро — заняв чужое место… Он только хотел доказать, но уже не самому себе, а своему учителю: он хочет, он может… Но, кажется, разочаровал. Тот сухо поблагодарил — вернул себе свое место. Потом сидели за партой в опустевшем классе. Столько лет, целая жизнь. И должен рассказать о себе, конечно, только стыдно, как если бы сознаться, что обманывал, обманул. Заговорил, оправдываясь, чувствуя, как это поздно.

Если учитель кого-то забывал, то навсегда. И о нем хотел, наверное, забыть — и не смог, но теперь забудет.

“Сколько ты их написал… картин?”.

“Не помню, семьдесят, восемьдесят, может быть, сто”.

“Вот-вот, а сколько же помнишь?”.

Уже стоя у метро — да, провожал, подчинившись желанию пройти весь этот путь до конца, — сказал, что хочет просто жить, жить… “Я учил вас только работать. Только работать”. Учитель проговорил это — с бессильем, болью, но и почти брезгливо.

В том самом окне, из которого выбросилась молодая девушка, но уже застекленном, стоял голый парень — вот он протяжно воет в открытую форточку: “Я са-та-на…Я са-та-на…”. Мерещилось, наверное, что летает, парит… Внизу собралась кучка зевак. Задрали головы, ждут. Кто-то сказал, что это творится уже несколько часов. Когда во всех подъездах установили кодовые замки… Зимой во всех подъездах этого огромного дома… И нужно было помнить, знать свой код. Тогда ночами орали пьяные, натыкаясь на задраенные подъездные двери. Орали, замерзая: “Помогите! Откройте!”. Однажды он спустился и открыл одному такому, подгулявшему, вполне приличному мужичку, дверь в подъезд — не сжалился, ведь это стало проклятьем, каждую ночь просыпаться от криков, потому что кто-то напился — но иначе это бы не прекратилось… Когда тот попал в тепло, даже не в свою квартиру — в свой теплый подъезд, расплакался… Он плакал, обнимал его — и дрожал, дрожал, как не дрожат, когда замерзают или погибают, потому что не могут поверить в это, но если спасли, если спасли…

И еще несколько часов, заунывное: “Я са-та-на… Я са-та-на…”.

Обещали, ходили по подъездам, наверное, звонили в каждую квартиру, обаяв даже пугливых консьержек.

Бесплатная уборка квартиры.

Чудо-пылесос.

Звонкие голоса из какого-то пионерского прошлого… Когда ходили по квартирам, собирали макулатуру пионеры. Собрать больше всех, отличиться. Пионерское задание, соревнование классов, в котором честь и гордость — победить… И они верили, что победят, поэтому старались обойти как можно больше домов, звонили в каждую дверь — и каждая открывалась, как будто их уже ждали. Но какой почти дьявольский расчет: на детскую веру, на взрослое сочувствие. Только дети могли бы выклянчить для страны столько вторсырья, собрать в одну кучу, как муравьи, столько газетной бумаги, “известий” и “правд”: то, что население почему-то послушно копило на антресолях — газетка к газетке, — пока не являлись они, пионеры… Красные галстуки было видно даже из-под зимних пальтишек. Фонтанчик хлынувшей алой крови под горлом вместо белых ангельских крыльев. И вот вдруг заявились эти, что-то рекламирующие в надежде продать… Одетые в опрятные, вызывающие доверие, костюмы… Наивные детские улыбки… Звонкие, полные любви и радости голоса, приносящие весть о чуде… Предлагают не купить: увидеть, поверить. Обещают отчистить все до последней пылинки — только за возможность показать в работе свое чудо. В любой день, в любое время. Совершенно бесплатно!

Презентация была назначена через неделю, на вечер. День и час, о которых почти сразу же забыл, так легко забывается все будущее.

Бесплатно. Это какой-то инстинкт, если сильнее воли, разума, совести. Получить что-то бесплатно. Согласиться — и ничего не купить, конечно же. Согласиться на уборку своей квартиры, плевать желая на чудо, пользуясь наивностью тех, кто понадеялся, глупенький, что-то таким образом продать. Дурачки. Наверное, каждое утро в офисах фирмы поют гимн компании… Все как один, один как все. Потому что должны верить: только их товар — это чудо… Чистят, утюжат одинаковые костюмчики одинаковые белые сорочки — с этой верой, с этой верой! Приобрели из складских запасов европейских фирм — то ли веру, то ли костюмчики. Сток — отличный товар по низкой цене, плебейская распродажа аристократических коллекций. И старший менеджер вынесет поощрение… Тебя объявят лучшим продавцом недели! Месяца! Года! И ты сам станешь старшим менеджером! Будешь иметь свой процент с таких вот дурачков! И купишь новый костюмчик, новую белую сорочку в бутике с заслуженной репутацией!