Собиратель бабочек - читать онлайн книгу. Автор: Йоэл Хаахтела cтр.№ 14

В четыре часа я сидел на кухне у Анны Принц, но, в отличие от предыдущего дня, она была молчалива и за все время произнесла лишь несколько слов. Вероятно, что-то в ее воспоминаниях или рассказе тяготило ее, а может быть, она просто устала. Я предложил ей перенести встречу на следующий день, дождливая погода привела в уныние и меня, но она помотала головой и попросила остаться. Анна сказала, что я непременно должен попробовать томатную пасту, которую она сберегла с прошлого года. Осталось еще несколько банок, и сейчас паста должна быть особенно вкусной. Если заготовки простоят зиму и следующее лето, то в томатах проявляется их истинный аромат.

Анна открыла стеклянную банку, и кухня наполнилась терпким запахом помидоров. Она положила пасту на кусок хлеба, тщательно размазала и протянула бутерброд мне. Затем приглушила радио, села и выжидательно посмотрела на меня. Я попробовал сэндвич, ощутил во рту вкус помидора и перца. Мгновение посмаковав угощенье, я сказал, что никогда не пробовал столь вкусной томатной пасты. Анна улыбнулась и заметила, что так говорят все. Когда я спросил, в чем же секрет этого блюда, она рассмеялась. Ответила, что секрет томатной пасты кроется в памяти. Когда я сказал, что не очень ее понимаю, она пояснила — если выращиваешь томаты всю жизнь, то в каждом томате сохраняется память предыдущего томата. В чугунной сковородке осталась память с прошлой осени, а в каждой банке с томатами — память обо всем, что было в ней раньше и есть сейчас. Я недоверчиво улыбнулся и сказал, что за свою жизнь встречал разные философии, но никогда не слышал о философии томатной.

За окном опять пошел дождь. Шум дождя наполнил комнату, струи воды устремились по стеклу вниз. Я рассматривал трещину, прорезавшую кирпичную стену из угла в угол, и размышлял о том, сколько же секретов она хранит. Казалось, дом спит крепким сном, радио наверху не шумело. Анна рассказывала мне о Генри Ружичке, своей сестре Ингрид и о том, что сломило ее отца. Но сама она оставалась по-прежнему непроницаемой. О чем она думала? Кто она на самом деле?

Но вместо того, чтобы говорить о себе, она попросила меня рассказать о моей жизни, и я сообщил, что женат, но в настоящий момент живу один. Мы уже давно не виделись с женой, поскольку в декабре она улетела в командировку и должна вернуться только осенью. Я рассказал, что жену зовут Ева и она работает реставратором в художественном музее. Я и сам работал в музейном управлении, в отделе истории архитектуры, и мы встретились при выполнении общего проекта. Мы знакомы уже семь лет и пять из них женаты. Наша свадьба состоялась девятнадцатого сентября, была суббота, в тот год лето задержалось надолго и стояла теплая осень. После свадьбы мы отправились на улицу Пихлаятие в Хельсинки — жили там в сорокашестиметровой двухкомнатной квартире. Нашей первой машиной был зеленый «сааб», свое первое путешествие мы совершили в Копенгаген, моим первым подарком жене стала цветущая гардения, удивительный запах которой сохранялся в квартире еще долго после того, как последние цветы пожелтели и осыпались. И если теперь я вдруг почувствую запах гардении, мне сразу вспоминается тот день, маленький цветочный горшочек, который вручила мне продавщица, сообщив, что этот цветок живет сто лет.

Анна спросила, есть ли у меня с собой фотография жены, и, немного смутившись, я признался, что в бумажнике действительно имеется ее фотокарточка. Я достал снимок, и она долго рассматривала его, вертела в руках, а я рассказал, что фотография сделана два года назад во время нашего путешествия в Рим, когда мы осматривали виллу Адриана. Мне вспомнилось ощущение необъяснимого покоя, когда мы сидели в сгущающихся сумерках на берегу прямоугольной канопы и смотрели на отражения кариатид в неподвижной воде. Я подумал, что причиной этого необъяснимого покоя было осознание вечности истории и мимолетности нашего существования на фоне вечности. То же чувство покоя часто охватывало меня, когда я оказывался в окружении старых вещей, и, может быть, поэтому я с самого начала выбрал специальность, позволявшую мне пребывать скорее в прошлом, чем в будущем.

Анна положила фотографию на стол и спросила, почему моя жена уехала. Я ответил, что для Евы как специалиста эта поездка была единственным, уникальным шансом, который было бы глупо не использовать, и, поскольку Анна ничего не ответила, секунду помедлив, добавил: возможно, причина еще и в том, что у нас все пошло немножко наперекосяк. Я не мог объяснить, что именно произошло. Ева сказала, что теряет меня. А может быть, это она жила в каком-то другом мире, а я был всего лишь ошибкой, тропинкой, на которую она забрела случайно. Возможно, все было предопределено еще в тот день, когда я подарил ей цветущую гардению, аромат которой очаровал ее. А может быть, просто во всем виновато время, не знаю.

Анна встала из-за стола и сделала мне новый бутерброд. Она сказала, что, наверное, действительно дело во времени, скорее всего, в нем. Но в странные случайности она не верит, скорее уж в события, предопределяющие сами себя, или в то, что в какой-то момент многие вещи становятся вероятными. И если придерживаться этой теории, сказала Анна, событиям можно помочь произойти, и для этого есть много способов. Я посмотрел на Анну с некоторым удивлением. Она повернулась ко мне и улыбнулась. Протянула мне хлеб с томатами и сказала, что преподавала в школе арифметику. Арифметику и томатную философию, добавила она.

Позже, когда мы безнадежно ждали перерыва в дожде, Анна сказала, что я напомнил ей подростка по имени Томас Ланг из далекого прошлого, в судьбе которого принимал участие Генри. На это сходство она обратила внимание в первый же день, но не может сказать, что именно у нас общего. Томас был ниже меня ростом, и лицо у него было вытянутое. Может быть, что-то похожее у нас в глазах, во внимательном взгляде, хотя в случае Томаса это впечатление оказывалось обманчивым.

Помимо природоведения, рассказала Анна, Генри преподавал в школе музыку: вскоре после его приезда выяснилось, что он неплохо играет на пианино и фисгармонии и иногда исполняет даже ноктюрны Шопена. Поскольку другие учителя не рвались вести уроки музыки, Генри с радостью взял эту обязанность на себя. Однажды зимним днем Генри вошел в учительскую с каким-то одновременно растерянным и озадаченным видом. Когда Анна стала расспрашивать его, что случилось, Генри рассказал, что когда накануне вечером он пошел запирать дверь в музыкальный класс, то обнаружил там ученика по имени Томас Ланг, который играл на фортепьяно. Генри сказал, что, подойдя к классу, он долго стоял за дверью в коридоре и слушал игру, в которой отчетливо различались прозрачные аккорды первой сонаты для фортепьяно Бетховена.

Когда Генри рассказал об этом другим учителям, сказала Анна, никто не смог припомнить, чтобы Томас Ланг когда-нибудь играл и вообще проявлял хоть какие-то признаки музыкальной одаренности. Многие и вовсе не обращали внимания на Томаса Ланга, он был очень тихим, неприметным мальчиком, по современной терминологии — почти аутичным. Анна рассказала, что Томас запомнился ей худощавым и хрупким, он никогда не вступал в разговор по собственной инициативе. На уроках его ответы часто вызывали взрыв смеха, поскольку он говорил всегда что-то невразумительное, словно его мысли постоянно витали в каком-то другом мире.