ну и что? ты дотронулся? спросил меня бэбэ
нет, я закрыл дверцу и убежал, а после весь день мучился, мне мерещилось, что золотистую даму съели волки, а яблоки лежат во мху, разорванные, растоптанные
больше всего было жаль яблоки
кто бы сомневался, сказал бэбэ, и я в первый раз увидел, как он улыбается, как будто розовое горячее яблоко раскрывается холодным обжигающим белым
июнь, 2
chamade
[123]
джоан когда-то звали адальберта фелисия штайнербергер, но это было двадцать лет назад и несказанно далеко отсюда, в брисбене
на мальте она отсекла лишнее — две тонкие косы цвета сажи и имя, длинное, как дорога по жженой сиене австралийской пустыни в какой-нибудь скалистый элис спрингс
у нее осталось умение ладить с дорожными полицейскими, густой морионовый взгляд и запах сухого электричества: чистый, щекотный озон и что-то еще, будь я парфюмером в грассе, всю жизнь убил бы на поиски этого чего-то еще
но я не парфюмер, а без пяти минут безработный белл-бой, дела идут под гору — с тех пор как я оказался в номере с убиенным оскаром и уснувшей петрой, в номере под названием можжевельник, я нравлюсь хозяину все меньше и меньше с каждым днем
скоро он с восторгом уверится в том, что я убил обоих и разыграл все как по нотам, ты такой умник, мо, сказал он в четверг, встретив меня, нагруженного неудобной коробкой с бумажными рулонами, в вестибюле голден тюлипа, и ты красавчик, мо, но — тут он сделал приветливое лицо — почему бы тебе не ходить черным ходом, дьявол тебя побери, засранец?
о-ля-ля, а в начале мая он звал меня на свой четвертый этаж, в гостиную, сажал на круглую тиковую кушетку, обитую блеклым желтым бархатом — такой неискушенный ар-деко, тетушкин пуфик, — давал в руки стакан с палинкой и выпытывал, что, мол, да откуда, полагаю, он хотел пристроить меня на место рассказчика, пустующее с тех пор, как уволился старый метрдотель вернер, его верный близорукий паспарту
зато — бэбэ говорит, что в прошлой жизни мы с фелис были сестрами и таскали друг у друга душистую воду и тисненую бумагу для писем
понятное дело, что в кафе порчино мы не были тысячу лет, и я стал понемногу забывать запах горячего грибного супа
Джоан Фелис Жорди
То: info@seb.lt, for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: joannejordi@gmail.com
ЎSalud!
Перед Второй мировой в Англии, в приюте для нищих и чокнутых, умер Луис Уэйн, рисовавший только котов и кошек, его лечили от потери памяти, за которой мерещилась шизофрения, а его кошки тем временем становились светящимися шарами, аморфными пятнами, мурлыкали, расплывались по стенам и при этом любили его, любили… понимаете?
От чего в приюте для богатых чокнутых лечат вашего брата?
Расскажите мне правду или хотя бы то, что вы сами себе выдаете за правду.
Здешние врачи говорили, что первый раз мальчик попал в клинику, когда ему было двенадцать лет, это правда? И если да — то откуда они это знают? Может быть, вы снисходите все же до нескольких писем в Испанию, когда речь идет о медицинских фактах, и только я, романтическая идиотка, строю догадки, пытаясь достучаться до вашего братского сердца, горького — судя по вашей выдержке, — как подгорелая хлебная корка. Я слишком мало знаю о Морасе-Мозесе, его рассказы о вильнюсском детстве напоминают его же истории про мальтийскую экспедицию, но полагаю, что тогда — пятнадцать или двадцать лет назад — что-то произошло и это что-то было залечено наспех, как досадная инфлюэнца.
И никто не узнал об этом, как не узнали, отчего Рембо перестал писать стихи и умер почтенным негоциантом. Кстати, тот же самый Рембо говорил, что поэт становится ясновидцем через длительное, тотальное и продуманное расстройство всех чувств.
Знаю, знаю, что вы скажете — мне легко рассуждать, приходя в палату номер шесть по воскресеньям и средам, чтобы насладиться полной лукавых цитат и недомолвок беседой с русоволосым Антиноем… Может быть, es posible, но мне вовсе не так легко, ведь я вижу его связанным, задохнувшимся, растерянным, предпочитающим спать и видеть мальтийские сны.
Сделайте для меня копию его вильнюсского досье или хотя бы несколько выписок, если это не трудно. Написала это и задумалась — не придут ли эти выписки, как и банковские чеки, напрямую в администрацию клиники. Иногда мне кажется, что вы нарочито избегаете любой мало-мальской возможности поддерживать со мною разговор.
Искренне ваша,
Ф.
МОРАС
июнь, 6
я живу в пространстве мифа, сказал я бэбэ, оттого я так слабо приспособлен к земному саду, не больше, чем немецкий язык к устной речи
добродетелен бездеятельный, ответил на это бэбэ, безбожно переврав цитату, ты вовсе не слаб, у тебя ослаблено чувство времени! ты живешь на дне космогонии — спиной к неустойчивому будущему и лицом к мифологическому горизонту событий
как ни странно, я утешился этим ответом — я теперь почти ничего не пишу, оттого что бэбэ всегда умеет меня утешить
мы сидели в кафе у джоан адальберты, я его полюбил за тусклые мраморные лампы, нависающие над столиками, электрический свет прячется в желтоватых каменных шарах и оттуда подмигивает
джоан адальберта говорит, что их привезли из Марокко и что в одной из ламп живет джинн, но она точно не знает в которой
джоан я полюбил за другое, она носит на шее тяжелую гладкую серебряную штуку с подвеской в виде птички — как это называется? забыл — которая, будь она из золота, была бы точь-в-точь воротник с головой сокола
такой, если верить книге мертвых, надевают на шею блаженного умершего, но кто же станет верить книге мертвых, даже смешно
без даты
pileus
[124]
сегодня мы пошли купаться вместо ланча, все равно денег на кафе не было, а из пластиковой коробки бэбэ не ест
солнце было убийственным, и бэбэ надел тонкую белую шапочку, а мне дал вторую, развернув ее из бумажного клочка ловко, будто снежинку из салфетки, я в детстве учился вырезать такие снежинки, правда, в середине моей салфетки всегда оказывалась многоугольная дырка
рекламные штуки, пояснил он, попадаются в коробках из-под сигарет
мы сидели на сером песке голые, в одинаковых круглых шапочках, вылитые диоскуры — кадмиевый кастор, гладкий, как дукат, и вишневый шелушащийся поллукс