— Хорошо, я скажу. Дрессер, я хочу от тебя теленка, — я подошла к нему вплотную и положила руки на крахмальную манишку, уже лишенную давешнего лоска. Рубашки на смотрителе не было, он вздрогнул всей кожей и немного отодвинулся.
— Не бойся, — сказала я, просовывая руку поглубже. — Знаешь, как в Ирландии называют корову Ио? Зеленая пустышка. Это потому, что у нее никогда не было теленка, хотя молоко лилось из нее рекой. Ну же, давай хотя бы попробуем, — добавила я, улыбаясь в темноте.
Дрессер помотал головой и облизнул пересохшие губы. В лунном свете его лицо показалось мне непривычно осунувшимся — зря он, наверное, смешивал крепкое с красным вином и пивом.
— Аликс, да ты никак пьяна, — сказал он неуверенно, — ты несешь какую-то чушь. Нам лучше вернуться домой, у меня, видишь ли, кружится голова.
— Домой? Мне, видишь ли, незачем возвращаться, — сказала я, вынимая шпильки из закрученной в узел косы. — С тех пор, как ты уехал, я не живу, а коротаю время.
— Ну вот — от тебя, как и раньше, слова в простоте не услышишь, — Дрессер смущенно засмеялся и отхлебнул из своей фляжки. — Если бы ты знала, как мне жмут эти лакированные туфли. Ненавижу Лайонз-Энд. Ненавижу регату.
— Сними лакейские туфли и ходи босиком, — я распустила волосы и тряхнула головой. — Сними все. Мы спустимся в чужую каюту и ляжем там на чужих простынях. Иди сюда, глупый лодочник.
— Аликс!.. — начал Дрессер, но я заговорила быстро, не давая себя перебить:
— За этим я и приехала. Чтобы услышать, как ты зовешь меня по имени. Когда ты произносишь Али-и-икс, мне будто цветущей веткой проводят по лицу. Ну что же ты, потрогай вот здесь. Нет, дай, я сама.
Я встала на колени, на шершавые тиковые досочки, и пристально посмотрела на него снизу. Смотритель укоризненно покачал головой, но закрыл глаза и прислонился к поручням. Молнии на его брюках не оказалось, и я вдруг испугалась — мне почудилось, что Дрессер весь цельный, будто целлулоидный пупс, и нигде не расстегивается.
От страха я окончательно протрезвела и, догадавшись, что на клубных брюках молния на боку, потянула застежку вниз. Ноги Дрессера напряглись и плотно сдвинулись. Я дернула посильнее, уцепившись за карманы, белое форменное сукно съехало на щиколотки, я увидела его колени, покрытые чахлой шерстью. Прежняя жалость хлынула в мое горло, я задохнулась и уткнулась носом в покрытое острыми мурашками бедро.
— О господи, проклятый соус, — простонал Дрессер, оттолкнул мою голову, перегнулся через поручни и свесился вниз. Тинистая Темза расступилась и приняла даровое угощение из столовой королевского клуба.
Повара Оближи, Обглодай и Обсоси не вынесли бы этого зрелища — спина смотрителя содрогалась, он рычал и хлюпал, а я стояла на ободранных коленях на краю палубы, смотрела на его зад, обтянутый узкими нейлоновыми трусами, и тихонько смеялась.
В точности такие трусы я видела на стриптизере, вылезшем из большого картонного торта на прошлогоднем дне рождения Прю. Подруги подарили ей швейную машинку и обмазанного сливками мальчика из кардиффского ночного клуба.
Потом я перестала смеяться, подползла к Дрессеру близко-близко, взяла его за голые ноги, под самыми коленями, и сильно толкнула вверх.
Дневник Луэллина
ко дню рождения я отпустил бороду до самых глаз и гуляю по своему району невидимкой, чисто эдгар, сын герцога глостерского,
[77]
bedlam beggar с оловянной табличкой на руке, даже мороженщик на углу сент-джордж перестал со мной здороваться
хотя — чему я удивляюсь? никто и так никого не замечает в нашем хлебном городе, будь ты хоть плачущий локи, хоть великанша текк,
[78]
никто никого не замечает, кругом настоящий бедлам — и все в нем одинаково нищие
тем временем в городе холодает, пронзительная калех уже полощет свой плащ в корриврекане
[79]
и, судя по прогнозу, числа двадцатого начнет вытряхивать свои одеяла на июльский Лондон
в два часа пополудни у меня урок с юношей по фамилии crescent, и вот, пожалуйста — я все утро думаю о белой омеле, которую в шестой день луны срезали золотым серпом, потому что ее нельзя касаться железом
меня тоже нельзя касаться железом! когда-то давно я боялся любого прикосновения, а теперь — только острого и внезапного
* * *
я не знал, что новая плитка в ее ванной покрыта пупырышками, с виду керамика была гладкой, но теперь, проведя на полу черт знает сколько времени, я почувствовал не то сырные крошки, не то кунжутные зернышки, и еще — что правая рука у меня затекла и онемела
это нарочно так сделано, пояснила она, чтобы нога не скользила, ее ступни упирались в стену, а голова — в основание душевой кабины, я попробовал вытащить руку, но ее голова была тяжелой, как уэльская корона из плюща,
[80]
я давно этого хотела, сказала она, если честно, я поняла, что так и будет, когда вы принесли мне ту русскую бумагу, я поняла, что это знак! вот как, пробормотал я, никогда бы не подумал
да-да, там было так и написано: я убью его, но вы сказали, что это просто отрывок из криминального романа, и я поверила, я поверю во все, что вы скажете, вы это знаете, лу? разумеется, знаю, я приподнялся и стал нащупывать свою одежду, спина глухо болела, недоумение понемногу заполняло меня всего, будто болотная вода: как я здесь очутился?
помогите мне, сказала она тихо, тут погас свет, и я ударилась! похоже, что перегорели пробки! я вошел и сразу наткнулся на нее, она всхлипнула, обвила меня руками и потянула вниз
мне показалось, что она смолистая и тяжелая, будто шишка гималайского кедра, потом мне показалось, что она плачет, наверное, здорово стукнулась, подумал я, терпеть не могу эти мраморные умывальники в старинных домах, будь у меня своя ванная, там была бы дыра в полу, а рядом с ней фаянсовый кувшин
мы опустились на пол, я боялся, что она снова ударится, и придерживал ее за голову