Он открыл рот, чтобы заговорить, но не смог подобрать нужные слова. Он даже не думал все отрицать. Он не будет усугублять предательство ложью, не станет добавлять к нанесенным Кэролайн ранам оскорбление, да и в любом случае это было бы бесполезно.
– Я хочу, чтобы ты покинул наш дом, прежде чем мы с ребенком туда вернемся.
Паника охватила Доджа.
– Кэролайн…
– Я говорю то, что думаю. Я хочу, чтобы ты ушел. Ушел из наших жизней. Моей и нашей дочери. Тебе нечего делать рядом с нами. И не появляйся никогда.
– Но ты не можешь…
– Могу. И добьюсь этого.
– Я…
– Ты все разрушил.
– Я сделал глупость.
– Называй это как хочешь. Ты надругался надо мной хуже, чем Роджер Кэмптон.
Слова эти пронзили его сердце.
– Как ты можешь говорить такое?
– А как ты смог сделать такое? – голос ее дрогнул, и это говорило о многом. – Как ты мог это сделать? – снова произнесла Кэролайн, делая ударение на каждом слове.
Додж спрашивал себя о том же самом. Он не мог предложить Кэролайн никаких оправданий, потому что оправдания ему не было.
Кэролайн отвернулась и стала смотреть в потолок.
– Ты видел меня сегодня последний раз, Додж. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Наша дочь никогда не узнает тебя. А ты ее. Радуйся, что стал детективом. Живи счастливо. А теперь оставь меня.
Додж стоял еще несколько минут возле кровати, но Кэролайн больше даже не взглянула на него. Додж покинул палату и ушел из больницы, потому что было бы вдвойне жестоко еще больше расстраивать женщину, только что подарившую жизнь ребенку. Он не хотел устраивать сцену и позорить Кэролайн перед персоналом и другими роженицами, чьи мужчины были рядом, когда рождались их дети.
Он отправился за машиной и чуть не подрался с местным охранником нацистского вида, который обвинил его в том, что он присвоил звание офицера полиции. Поскольку Доджу нельзя было брать с собой полицейский жетон, отправляясь туда, где он мог встретиться с Кристал и Олбрайтом, сейчас у него не было возможности доказать парню со стоянки, что тот не прав. Поэтому он просто отпихнул его в сторону, показал пальцем неприличный жест и бросил свое коронное: «Подай на меня в суд!»
А потом уехал, не дослушав, как парень грозит ему самыми ужасными последствиями.
Оказавшись в доме, из которого ему велели убираться, он снял с кровати испачканные простыни и заменил их свежими. Потом пропылесосил ковер в гостиной. Выкинул помойное ведро и надраил до блеска все краны в ванной. Делая все это, он продолжал размышлять, что можно предпринять, чтобы вернуть расположение Кэролайн.
В день, когда их будут выписывать из больницы, он украсит спальню цветами. И детскую тоже. Розовыми цветами. Он набьет холодильник и кладовую любимой едой Кэролайн. Он будет каждую ночь класть шоколадки Кэролайн под подушку. Будет вставать вместе с ней всякий раз, когда ребенок потребует внимания. Будет приносить все, что потребуется, брать девочку на руки. Гладить ее по спинке. Покупать ей мягкие игрушки и кружевные одежки, которые Кэролайн назовет слишком экстравагантными, но которыми будет про себя восхищаться. Он сделает все, что угодно, чтобы Кэролайн передумала.
Она нужна ему. Необходима в его жизни. Иначе эта жизнь не будет стоить выеденного яйца. Все очень просто. Он должен уговорить Кэролайн принять его обратно. Но сначала должен доказать, что он этого стоит.
Когда дом был доведен до совершенства, Додж принял душ, побрился, оделся и поехал в штаб-квартиру спецгруппы. В огромной комнате сидел только один полицейский, которого оставили дежурить на телефоне. Увидев Доджа, он повесил трубку.
– Где ты был? Почему не ответил на сообщение на пейджер?
– Я…
– Уже неважно. Он ограбил банк часов в семь-восемь сегодня утром. Сразу после открытия.
– Боже правый! Не может быть! Кристал говорила про двадцать пятое. Олбрайт…
– Олбрайт? Забудь про Олбрайта. Наш герой оказался сотрудником фармацевтической компании. И даже кем-то из начальства. Без уголовного прошлого. Мы бы никогда его не заподозрили. И искали бы миллион лет. Ты можешь себе такое представить?
26
Додж подошел к концу долгой истории.
– Этот парень из фармацевтической компании решил, что умнее всех. Первый банк он грабил наобум. Просто чтобы посмотреть, сойдет ли ему это с рук. А когда сошло, попытался снова. И снова. Он говорил, что это очень затягивает. Думаю, когда он убил охранника, доза адреналина в крови зашкалила. Интересно, получал ли он от этого удовольствие. Думаю, его уже посадили на электрический стул. Если только не было помилования. Я перестал следить за его судьбой, когда переехал в Атланту. – Додж уселся поудобнее на скамейке и чуть тише добавил: – Но для тебя это, наверное, самая неинтересная часть истории.
Берри слушала его уже почти час, ни разу не произнеся ни слова. Она прочистила горло и отпила воды из стакана, которой Грейс успела подлить так, что Берри и не заметила.
– Что было дальше с Франклином Олбрайтом?
– Его и его так называемого кузена поймали на торговле оружием. Они продавали пушки наркокартелям за границу.
– А Кристал?
Додж вздохнул и угрюмо покачал головой:
– Думаю, в конце концов она поняла, что Марвин не придет к ней в мотель, чтобы увести в светлое будущее. Ее я тоже потерял из виду.
– И вы никогда больше не виделись?
– Нет. Марвин исчез из ее жизни.
– А мама? – поколебавшись, тихо спросила Берри.
– Я не смог сдержать ни одного из данных ей обещаний. Поэтому я сделал так, как она просила, – убрался из ее дома незадолго до того, как Кэролайн принесла туда тебя. И не видел ее больше до прошлого воскресенья. И тебя тоже.
Додж оценивающе посмотрел на дочь.
– Твои волосы по-прежнему рыжие. Но нос теперь уже не плоский.
Берри ответила на его лукавую улыбку. За время рассказа настроение ее менялось несколько раз. От любопытства к гневу, от возмущения к состраданию. Берри не знала, на каком чувстве в конце концов остановиться, поэтому она позволяла им сменять друг друга, не предпринимая сознательных попыток выбрать что-то одно.
– Спецгруппу распустили, – сказала она.
– Да.
– И ты стал детективом.
– Нет. Моя репутация в полицейском управлении колебалась между посмешищем и чертовым неудачником. Меня снова отправили в патрульные. Я сменил несколько напарников, потому что обращался с ними хуже некуда, и в конце концов никто не хотел ходить со мной в патруль. Я охладел к работе. А это плохо. Дерзил начальству. – Он похлопал себя по карману рубашки. – Начал курить, потому что искал что-то, что отвлекло бы мои мысли и притупило боль от потери Кэролайн и тебя. А никотин был не таким опасным, как кокаин и алкоголь. Где-то после полугода устроенного самому себе чистилища я снова стал путаться с женщинами. Фаза самоуничижения и комплекса вины прошла, и наступила фаза ну-я-ей-покажу. Я устраивал секс-марафоны. Но после месяца случайных партнерш на одну ночь я доказал себе только одно: как сильно я люблю твою мать. Однажды, проснувшись утром, я понял, что никогда не верну ее, если буду продолжать в таком же духе. И я снова изменился. Начал с чистого листа. Стал вести себя по-человечески и даже попытался спасти карьеру и сохранить работу, которую теперь мог в любой момент потерять. К сигаретам я успел пристраститься, а вот до женщин мне не было теперь никакого дела. Я жил как чертов монах.