Государственный преступник - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Сухов cтр.№ 89

— Всех четверых?

— Всех четверых.

— Что делается, а? — вскочил из-за стола Рывинский и принялся расхаживать по комнате. — Вот изверги, вот сатрапы.

— Успокойся, Павлик, тебе нельзя так волноваться, — заметила ему Шитникова.

У Павла Аполлоновича действительно был нездоровый цвет лица. Да и как ему быть здоровым, когда в течение уже целого года приходится ежедневно проводить по нескольку часов в сыром подполе, не видеть белого свету и только по ночам дышать свежим воздухом, высунув голову в раскрытое окно.

— Значит, расстреляли? — снова спросил Рывинский.

— Расстреляли, — подтвердила Шитникова.

— Выходит, и меня вот так же могут… — Он не договорил и схватился за сердце.

— Что, что с тобой? — всполошилась Епихария Алексеевна.

— Что-то мне нехорошо, — промямлил Павел Аполлонович.

— А ты приляг, — вскочила Шитникова и, приобняв, повела к кровати. — Приляг, отдохни. — Она расстелила кровать, помогла ему, как малому дитя, раздеться, уложила в постелю и прикрыла лоскутным одеялом. — Ну их всех к дьяволу.

Через малое время он, кажется, заснул. Шитникова занялась хозяйством, сходила на Хлебный рынок, прошла по рядам и лавкам Гостиного двора и вернулась уже к вечеру. Рывинский все спал, дыша мелко и как-то судорожно. Не решаясь его будить, она поужинала одна и легла рядом.

— Не трогайте меня, — тоненьким со сна голоском произнес Рывинский и повернулся к Епихарии спиной, подтянув колени к животу.

Утром, как всегда, она проснулась первой.

— Вставай, соня! — воскликнула она и с удовольствием потянулась. Солнце, пробиваясь косыми лучами через прикрытые занавесями окна, весело отражалось в металлических набалдашниках спинки кровати. — Вставай, кому говорю!

Она стянула с Рывинского одеяло. Павел Аполлонович лежал на боку, поджав ноги, как, верно, лежат младенцы в утробах матерей. Она тронула его за плечо и тотчас отдернула руку: плечо было будто деревянным. Встав с кровати, она обошла ее, присела на корточки и заглянула ему в лицо. Оно было умиротворенным, а полуоткрытые глаза, не мигая, смотрели в пол, будто на нем могло быть что-то интересное.

Юзефа Сильванда так и не нашли. Правда, генерал-адъютант Безак, временно начальствующий над Оренбургской и Самарской губерниями, докладывал шефу корпуса жандармов князю Долгорукову с подачи уфимского полицмейстера титулярного советника Сысоева, что, дескать, некто господин Ост-Сенковский, находящийся в окружении сосланного в Уфу с партией польских законопреступников графа Евгения де Валери, весьма схож с разыскиваемым бывшим студентом Петербургского университета Сильвандом. Однако после ареста обоих выяснилось, что господин Ост-Сенковский является дворянином Виленской губернии, никогда в Петербургском университете не обучавшимся и имеющим возраст около тридцати лет, в то время как означенному Юзефу Сильванду был только двадцать один год. Господину Ост-Сенковскому от имени генерал-губернатора Безака были принесены извинения, а графа де Валери, на всякий случай, выслали из Уфы по этапу для водворения в городе Верхне-Уральске. Ретивому же полицмейстеру Сысоеву за «опрометчивые действия» губернатором Безаком лично было сделано замечание.

Менее повезло поручику Черняку. В июле 1864 года он был арестован в Западном крае в городе Динабурге прямо на станции железной дороги, где он с паспортом на имя крестьянина Степана Быцана пытался сесть в поезд. После допроса в Виленской следственной комиссии, где Черняк дал признательные показания только о своем участии в польском восстании, он был препровожден в Средневолжск. Оказалось, что по окончании своей миссии в Средневолжске и возвращении в Москву Черняк принял приглашение Народового Жонда встать в ряды польских инсургентов и принять чин полковника. Он предводительствовал отрядом повстанцев в Виленской губернии и был революционным начальником Трокского уезда. В Средневолжске Максимилиана также поместили в одиночную камеру крепостной гауптвахты, и после серии допросов суд признал его виновным в «измене долгу службы и присяги, самовольном оставлении службы, побеге в Виленскую губернию во время бывшего там возмущения и предводительствовании мятежной шайкой с оружием в руках против русских войск и замышлении в Средневолжске вооруженного восстания, являясь одним из главных его двигателей».

Его расстреляли там же, в котловине близ Подлужной слободы. Говорили, что конфирмацию генерал-губернатора Черняк выслушал молча, ни с кем из сопровождавших его не вымолвил ни слова и так же безмолвно пошел на казнь. Получив враз одиннадцать пуль, семь из которых попали в грудь, он мгновенно умер и был закопан рядом со своими товарищами-заговорщиками.

* * *

Лето 1865 года выдалось необычайно сухим и жарким. Именно поэтому уже с середины июня пыльный и душный Петербург стал пустеть: горожане, не служащие и имеющие поместья, разъезжались по своим деревням, а все, кто мог, переезжали на дачи в окрестности города. Кто победнее — на зеленые улицы Петербургской и Выборгской сторон, что по Петергофской дороге, кто побогаче — на Черную речку, а то и на Острова. Почти каждый день фотографический мастер Глассон мог наблюдать исход из города громыхающих по улицам телег и проплывающих по рекам и каналам барж и лодок со скарбом и мебелями — дачи часто сдавались пустыми, только стены да крыша. Глассон наблюдал за всем этим с печалью, ведь это разъезжались его потенциальные клиенты, так что радоваться было нечему. Разве что за них, счастливых дачников, поменявших духоту и пыль мостовых на сырость, испарения болот и надоедливую мошкару.

Как-то, уже под вечер, звякнул колокольчик входных дверей, оповещая о появлении клиента. Глассон вышел из закута, где он занимался проявлением фотографических снимков, и увидел перед собой высокого худощавого господина в хлопчатобумажном, по случаю жары, костюме и соломенной шляпе. Аккуратная черная бородка выгодно оттеняла его лицо, а модное пенсне с синими стеклами изобличало в нем некоего вольнодумца, возможно, даже принадлежного клану нигилистов.

«Симпатичный господин, — подумал Глассон, уже прикидывая в уме, на какое место в витрине своего салона он повесит его портрет. — Надо будет сделать его фото в нескольких ракурсах».

Господин в пенсне поздоровался, снял шляпу и, помахивая ею перед собой, сказал приятным голосом:

— Какая духота.

— Да, — согласился Глассон, уже погруженный в творческий процесс, начавшийся в его душе. Ведь в ней жил художник в высшем, как смел надеяться Глассон, смысле этого слова. — Итак, — взглянул он на господина в пенсне, — вы желаете заказать свой портрет?

— Именно, — улыбнулся тот.

— Какой: по грудь, по пояс, в полный рост? — поинтересовался Глассон, окидывая клиэнта профессиональным взглядом фотографического мастера.

— По грудь, — ответил посетитель и мягко коснулся ребром ладони груди Глассона: — Вот так примерно.

Иван вздрогнул. Непонятная теплая волна пробежала по его телу и спустилась к ногам.