— Верно, — поддакнул Ларионов, принимая игру Нарышкина. — А и правда, господин Глассон, поступайте-ка к нам на службу в жандармское. Уверяю вас, год не прослужите, как получите офицерский чин.
— Благодарю вас, но… у меня другие планы, — боясь обидеть обоих отказом, все же не принял их предложения Глассон.
— Ах да-а, — протянул Нарышкин. — Вы ведь художник. В душе. И ваша мечта открыть фотографический салон для изготовления портретов детей, господ во фраках и дам с собачками. Но это дело также полезное и для жандармов, и полиции. Делание портретов громил, убийц, маниаков и иного рода преступников тоже суть искусство, к тому же практически помогающее знать их в лицо и вылавливать по мере совершения ими преступлений. Впрочем, выбор, конечно, за вами. Еще что-то удалось выведать?
— Да, — быстро ответил Глассон, пользуясь тем, что разговор вышел из неприятного ему русла. — Он обычно спит в кабинете и кладет под подушку револьвер.
— А вот это существенно, — заметил Ларионов. — Выходит, он готов к аресту и может оказать сопротивление.
— Ничего, придумаем что-нибудь, — промолвил Нарышкин, задумчиво глядя на Глассона. — У вас на квартире есть что-либо запрещенное? — обратился он к нему.
— Нет, — честно ответил Иван. — И не было никогда.
— Плохо, — констатировал Михаил Кириллович.
— Отчего же плохо? — удивился Глассон.
— Когда к вам придут с обыском и ничего не найдут, вас не за что будет арестовывать. Погодите минуту.
Флигель-адъютант ушел к себе и через некоторое время возвратился с несколькими исписанными листами.
— Вот, возьмите, — протянул он их Глассону. — Это прокламации вашей организации «Земля и воля». И эту записку возьмите, — отдал он Глассону послание Иваницкого. — Положите их куда-нибудь поближе, чтобы было нетрудно найти. Ну что ж, — дружески улыбнулся Ивану Нарышкин, когда тот рассовал бумаги по карманам. — Еще раз благодарю вас за блестяще выполненное поручение и обстоятельнейший доклад. Весьма вами доволен. Теперь ступайте и никому ни слова. Впрочем, вы и сами все понимаете. Прощайте.
Едва Глассон покинул гостиную, улыбка тотчас сползла с лица флигель-адъютанта. Он брезгливо поморщился и посмотрел на Ларионова:
— Ну вот, Григорий Сергеевич, теперь твой черед.
— Когда ехать?
— Завтра. Сначала заедете в Спасске в дивизионный штаб, расскажете все полковнику Молоствову. Попросите у него в помощь какого-нибудь штабс-офицера, квартирмейстера или дивизионного адъютанта, чтобы тот вызвал Иваницкого, будто бы по делу, в штаб дивизии. Когда тот откроет двери, тогда и повяжете голубчика тепленьким. Впрочем, — виновато улыбнулся Нарышкин, — что это я? Ученого учить — только портить.
— Значит, завтра? — переспросил Нарышкина Григорий Сергеевич.
— Завтра, — ответил флигель-адъютант. — Пора, брат, чистить губернию от этой польской заразы.
Глава 43 БРИЛЬЯНТЩИК ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ
В третью полицейскую часть Аристов приехал вместе с Михаилом. По дороге они договорились, что Артемий Платонович примет образ злого старорежимного старикана-дознавателя, а барон Дагер — дознавателя юношески молодого и доброго, пронизанного насквозь гуманистскими идеями и едва сдерживающего злого Аристова от применений насильственных, а возможно, и кровавых методов дознания.
Когда Бентхена доставили в дознавательскую, то первым, кого он увидел, был пожилой господин с пронзительным холодным взглядом из-под кустистых бровей, клочками торчавших в разные стороны, и непроницаемым лицом, от которого явно веяло угрозой. Второй дознаватель, много моложе, сидел за столом и что-то писал, высовывая при этом кончик языка, что делало его почти юношеское лицо еще более добродушным.
— А, привели, — грубо буркнул пожилой и небрежным жестом приказал конвоиру удалиться, а сам, вплотную подойдя к брильянтщику, вперил в него жесткий взгляд. — Садись.
— А почему вы мне тыкаете? — присел на предложенный стул Бентхен, у которого от голоса, а главное, от взгляда дознавателя поползли по спине мурашки нехорошего предчувствия.
— Молчать! — гаркнул на всю дознавательскую пожилой, недобро сверкнув очами. — Здесь вопросы задаю я, а ты должен на них отвечать. Иначе…
Он многозначительно посмотрел на Бентхена и криво ухмыльнулся. Повисла какая-то зловещая тишина. Брильянтщик перевел взгляд на молодого и заметил, что тот поглядывает на своего товарища осуждающе.
— Имя. Род занятий, — прервал тишину резкий голос пожилого.
— Что? — переспросил Бентхен.
— Ты что, глухой, сударь? — с издевкой вопросил дознаватель и, наклонившись, гаркнул ему в самое ухо: — Имя!
— Иоахим Менделлов Бентхен, — еле справившись с языком, ответил брильянтщик.
— Род занятий, — снова гаркнул ему в ухо Аристов.
— Я коммерсант, — промолвил Бентхен и поднял взор на дознавателя. — Не кричите, пожалуйста, так.
— Что?! — угрожающе произнес пожилой и приблизил свое лицо почти вплотную к лицу брильянтщика. — Что ты сказал? — зловеще прошептал он, обрызгав капельками слюны щеки и нос Бентхена.
— Артемий Платонович, — укоряюще протянул молодой. — Ну, право, следовало бы полегче.
Не сводя взора с брильянтщика, отставной штабс-ротмистр медленно выпрямился и нехотя отошел от него на два шага. Бентхен судорожно вздохнул и подумал, что лучше бы ему было послушать тателе, остаться в Краковце и сделаться добрым резником, всегда имея хороший кус кугеля с медом, нежели так вот рисковать телесным и душевным здоровием за не такие уж и большие деньги и почти призрачную власть над миром и людьми в будущем. Ведь ему все равно не бывать в Капитуле Верховной Венты и не носить через плечо белую или даже зеленую ленту с золотым ключом.
Так стоила ли овчинка выделки?
— У тебя еще есть выбор, Бентхен, — медленно процедил Аристов, чеканя каждое слово. — Пойти на каторгу за соучастие в убийстве лет эдак на пятнадцать или отсидеть в тюрьме всего лишь годик за сокрытие убийства и недоносительство о нем. Выбирай, покуда не поздно.
— Я не понимаю, о каком убийстве вы говорите, — тихо ответил брильянтщик.
— Я говорю об убийстве агента полиции в твоей лавке, на твоих глазах твоим хорошим знакомым господином Слепневым. Так он себя теперь называет.
— Да не было никакого убийства! — воскликнул Бентхен весьма искренне. По крайней мере, так ему показалось.
— Это ложь! — тут же отрезал пожилой, стукнув кулаком по столу. — И свидетельством тому служит красное пятно на руке покойного, которое, как следует из твоих предварительных показаний, ты видел.
— Видел, ну и что? — продолжал упорствовать брильянтщик.
— А то, — осклабился пожилой, продолжая сверлить Бентхена взглядом, — что это пятно не что иное, как доказательство его насильственной смерти. И видел ты его не на трупе в морге или в анатомическом театре, а у себя в лавке, то есть в момент гибели агента полиции. И пятно это — признак насильственной смерти, оставленный третьим лицом, которое, как вытекает из твоих же показаний, было в твоей лавке. И ты его видел и прекрасно с ним знаком.