Уже не глядя на визитера, усатый пропустил его в помещение, затворил двери и снова закрыл их на засов. Затем, шаркая тапками по стонущим под его поступью половицам, он вышел из подсвеченной стеклянным лампионом передней и пошел в комнаты. Слепнев, раздеваясь, глянул на его мощную спину и обомлел: на усатом была вовсе не ливрея лакея и даже не домашний халат, но полосатый пеньюар на марселине фиолетового цвета с накинутой на плечи кашемировой шалью и крохотным кисейным чепчиком на затылке. Коллежский секретарь хмыкнул, скривившись, и сделал несколько неслышных шагов к анфиладе комнат.
— Не знаю я никакого Слепнева, — донесся до Александра Александровича голос Рывинского.
— А он говорит, что знает тебя и что он твой хороший знакомый, — послышался приглушенный басок с нотками то ли подозрения, то ли ревности. — Кто же из вас лжет?
— Только не я, — ответил Рывинский. — И прошу тебя, оставь ты свои подозрения.
— Так будешь ты его принимать или нет?
— А черт, вот некстати, — буркнул Рывинский. — Ладно, подай мне шлафрок и скажи ему, что я сейчас выйду.
Послышались тяжелые шаги, и Слепнев вернулся на прежнее место. Когда в переднюю вернулась усатая дама, коллежский секретарь расправлял складки своего ольстера, висевшего на рогатой напольной вешалке.
— Прошу в гостиную, — пробасила дама, недобро зыркнув на гостя. — Павел Аполлонович сейчас выйдут.
— Покорнейше благодарю, — с легким поклоном произнес Слепнев, сообразив, конечно, что сие чудо природы вовсе не горничная и не экономка, а нечто большее и особенное.
Соскучиться коллежский секретарь не успел: проводив гостя в комнаты и усадив его на канапе, усатая дама опустилась в кресла напротив, а через минуту в гостиную вошел и Рывинский.
— Вы? — застыл он прямо на пороге.
— Я, — просто ответил гость и дружелюбно улыбнулся. — Не ждали?
— Признаться, не ожидал, — не нашелся ничего более ответить Павел Аполлонович. Выглядел он каким-то потерянным и гораздо старше своих тридцати двух лет. — Вот, сударыня, познакомьтесь, — начал он, немного придя в себя и не сводя глаз с гостя, — это мой старый знакомый по Моравии господин Слепцов… э…
— Слепнев, — поправил Рывинского гость, привстав и поклонившись в сторону усатой дамы. — Александр Александрович.
— Очень приятно, — протрубила дама.
— А это, — сделал Павел Аполлонович жест в сторону дамы, — Епихария Алексеевна Шитникова, вдова и моя хозяйка, у которой я нынче снимаю квартиру.
— Весьма, весьма, — улыбнулся Слепнев, с легким поклоном пожимая пальцы вдовицы, поросшие жестким рыжим волосом.
— Вы к нам прямо из-за границы? — пробасила Шитникова, изобразив на лице вежливую улыбку и прищурив глаза, отчего стала похожа на китайского болванчика.
— Не совсем чтобы прямо, — ответил Александр Александрович. — Я еще побывал в Петербурге и Москве у наших общих с Павлом Аполлоновичем знакомых, и они попросили меня кое-что передать вашему постояльцу, — он многозначительно посмотрел на Рывинского, — tet-а-tet. Да и у меня есть к Павлу Аполлоновичу кое-какое дельце.
— Кхм, кхм… Епихария Алексеевна, — правильно понял нежданного визитера Рывинский. — Не могли бы вы оставить нас с господином Слепневым наедине?
— Да ради бога, — снова вымучила из себя улыбку Шитникова и поднялась с кресла. — Я пока велю приготовить чай.
Как только она затворила за собой двери гостиной, Рывинский взорвался:
— Как вы могли заявиться прямо ко мне? — воскликнул он, брызгая слюной. — За мной следят!
— Ну, насколько мне удалось убедиться, за вами никто не следит, — спокойно парировал гость. — И не надо разговаривать со мной в таком тоне.
— Прошу меня извинить, — мгновенно изменился в лице Павел Аполлонович, уколовшись о взгляд гостя, пронизывающий ледяным холодом даже через затемненные стекла пенсне. — И все же вы могли бы как-нибудь предупредить меня о нашей встрече. Через третьи лица.
— Уж не через поручика ли Пушкарева? — с язвочкой в голосе спросил гость.
Рывинский открыл было рот, но промолчал. Поручика Пушкарева он считал одним из своих замечательнейших приобретений и лично провел его вербовку в члены тайной революционной организации. Блестяще исполнив несколько поручений Рывинского, Пушкарев, как слушатель Академии Генштаба, обещал стать со временем весьма полезным и деятельным функционером организации и был познакомлен с самой ее головкой. А потом, по приезде в Средневолжск жандармского полковника Мезенцова, полиция арестовала мещанина Сруля Клауса, любимого ученика Чернышевского по саратовской гимназии, подпоручика Ромуальда Станкевича и аптекаря Эраста Гельмана, заведение коего на Воскресенской улице в собственном доме служило одной из явочных квартир. Под подозрение попали лекарь Фридель Бургер, доктор Лейзор Гросс, ксендз Галимский, несколько студентов Императорского университета и сам Рывинский. Оказалось, что Пушкарев написал шефу жандармов князю Долгорукову рапорт об обществе заговорщиков в Средневолжске, где назвал некоторые фамилии и по пунктам изложил план действий злоумышленников. Об этом ему поведал в записке, написанной симпатическими чернилами и доставленной специальным курьером, сам член Петербургского революционного центра Михаил Серно-Соловьевич. За Рывинским, по предписанию губернатора Козлянинова, было установлено наблюдение как за фигурантом, «имеющим сношения с подозреваемыми лицами в злонамеренном предприятии». Павел Аполлонович вовремя это заметил, стал крайне осторожен, и полицмейстеру барону Дагеру только и оставалось, что писать в своих докладах о надзоре за Рывинским крайне огорчительную для него фразу: ничего дознать не удалось.
— Кстати, Павел Аполлонович, не подскажете, где ныне обитает сей патриотический поручик? — прервал размышления Рывинского Александр Александрович.
— Где проживает, не знаю, но имею сведения, что он посещает одну молодую особу едва ли не каждый день.
— Вот как? — заинтересованно спросил Слепнев.
— Именно так, — ответил Рывинский, стараясь не смотреть гостю в лицо. — Ее зовут Амалией Викторовной Колычевой, и проживает она в собственном доме в Кошачьем переулке.
— Где это?
— От Рыбнорядской площади вверх. Третий дом по левую руку, — пояснил Павел Аполлонович, по-прежнему не глядя собеседнику в лицо. Вот так же два года назад, сидя в отдельном кабинете кондитерской Германа и избегая смотреть собеседнику в лицо, он сообщил человеку в пенсне с синими стеклами два адреса, после чего вдруг скоропостижно скончался вице-губернатор статский советник Михаил Иванович Калинов, и прямо на улице замертво упал пораженный сердечным ударом губернский прокурор Иван Федорович Нечаев. В столице были включены некие тайные механизмы, после чего средневолжским вице-губернатором был назначен устраивающий Петербургский революционный центр коллежский советник Модест Маврикиевич Кониар, а губернским прокурором и вовсе поляк Август Казимирович Жизневский. Сии господа подтянули к себе поляков из высланных и сочувствующих. Столоначальником губернского правления стал Яцек Поступальский, письмоводителем канцелярии губернского прокурора — высланный из Польши за участие в Варшавском мятеже титулярный советник Яков Просвирский. В младшие помощники правителя канцелярии губернатора по протекции Кониара были приняты по их прошению губернские секретари Кир Лепоринский и Изя Флеринский, также высланные в Средневолжск из Варшавы после разгона правительственными войсками демонстрации на Замковой площади 15 февраля 1861 года, благо управляющим экспедицией о ссыльных был родственник главного фрондиста Царства Польского маркиза Сигизмунда Гонзаго-Мышковского надворный советник Александр Миретц. Нарочитую сумятицу и неразбериху вносили в дела канцелярии губернского присутствия секретари Яндашевский и Троицкий, мутил воду и тайно саботировал дела строительной и дорожной комиссий коллежский секретарь Лев Казимирович Хрщеневич. Вместе с чиновниками особых поручений при Казенной палате Жорой Беликовичем и Илюшей Альсоном запускал руку в государственную казну ее председатель — его превосходительство действительный статский советник и кавалер Иван Фриделевич Гжелинский, а губернская почтовая контора возглавлялась ярым ненавистником «московитов» Аркадием Аполлоновичем Домбровским, тайным засланцем польского Центрального национального комитета. И подымись ныне в Средневолжске мятеж или даже студенческая буча вроде той, что случилась два года назад, многие службы в городе оказались бы искусственно парализованы, — заговор готовился тщательно и долго. Все это крайне пугало Рывинского, и он даже приготовил для себя фальшивый паспорт, дабы когда запахнет жареным, скрыться из города и более сюда уже никогда не возвращаться.