Зубы грешников - читать онлайн книгу. Автор: Мирослав Бакулин cтр.№ 27

Сюрприз, значит. Ладно. Фляжку мою со спиртом на таможне никто отнимать не собирался. Всю дорогу я изнывал, не находил себе места и нудел:

– Если я помру в Туретчине, тело-то мое хоть похоронят на Родине?

Она зачем-то рылась в медицинской страховке и быстро говорила:

– Похоронят, похоронят.

Я мрачнел и глотал спирт.

В отеле оказалось, что басурмане разводят все спиртные напитки, даже пиво.

Здоровяк с икряным животом говорил кудрявому турчонку с красными крашеными ногтями за стойкой:

– Ты пойми, братан, что бухло должно быть сорок градусов, понял?

Братан не понимал.

Кругом были горы, басурманские домишки с бочками на крышах и разлившееся смердение в воздухе. Словно перец горит. Здесь даже цветы не пахнут, а смердят. Ладно.

Море зеленое, хотя местные называют его Белым. Среди камней и слитого от строек бетона на дне лежит жирная кефаль, которую турки и ловить-то не умеют. Солнце бессердечное и неласковое. Пришлось пить разбавленные напитки, и так я в них переусердствовал, что на следующее утро проснулся в весьма плачевном состоянии. Она говорит:

– Нам нужно ехать в аквапарк.

– Когда душа человека вся в ободранной коже, когда чувства сжались в кулак, когда сердце мое забилось в угол грудной клетки и от страха зажмурилось, в этот момент, когда я весь – как сплошной кровоподтек, вы хотите отдать меня в аквапарк?

Она сказала, что да. Ладно. Я надел темные очки, чтобы не видеть своего позора, и поплелся в автобус. Чего не сделаешь ради нее!

Они привезли меня в аквапарк, и турок сказал:

– Раздевайтесь.

О ужас, о позор, о эти взгляды, для которых я весь чужой. Муслимы, которые стайкой крутятся вокруг моей бороды с вечным вопросом:

– Халяль?

И мой злобный рык сквозь зубы:

– Ноу, кристиан!

Наши туристы, которые подносят мне пиво к носу и гадливо заглядывают в глаза:

– Освяти бухло, батюшка!

– Я вам не батюшка.

Они поставили меня среди этого ада, раздетого, в серых плавках. Здесь, оказывается, все носят шорты, купаются в шортах. Плавки выглядят, как стринги посреди русской улицы. Я же не знал, у нас-то мужики в плавках плавают. И вот я стою посреди аквапарка, жалкий, с душой нараспашку, под прицелом бесчеловечного турецкого солнца и сотен дурных глаз, обнаженный, жалкий, помятый, но не сдающийся. В «серебристых стрингах» и с бородой, голый Дед Мороз. Ладно. После третьей, когда захорошеет, я всегда буду вспоминать этот позор, я не прощу им поруганных христианских святынь, я не прощу им Константинопольскую Софию, но больше всего я не прощу им этот аквапарк. Где спрятаться? Куда идти? Зачем я здесь?

Она повлекла меня на вершину водных горок. Я побрел к своей голгофе, и вонючая турецкая сирень вонзалась в мои ноздри. Там были три тридцатиметровые и одна пятидесятиметровая, на которую не покушались даже местные абреки. Вот хочется спросить: как могут Адрианов приободрить Натальи [34] ? Это я к тому, что она – Наталья. Натальи могут приободрить вас только тем, что кладут ваши руки на наковальню под молоток мучителей и при этом ласково смотрят вам в глаза, намекая на мученический венец. Ее мало интересовало, что я-то не Адриан. Она, чтобы приободрить меня, пошла на эту пятидесятиметровую и слетела с нее, с лету наглотавшись и набрав в нос хлорированной воды. Местные цокали языком и уважали:

– Чок гюзель, чок гюзель!

Она отбила пятки до черных синяков и ходила теперь на цыпочках. Туретчина жалила меня в голову, а ее – в пяту.

Я понял, что мне не отвертеться. Подошел к краю. Тут один из этих бесов в шортах подобрался ко мне слева и шепнул в ухо:

– Халяль?

Я посмотрел на него так, что он отпрянул. Он повернулся к кучке своих и сказал громко, чтобы они поняли мой глупый и странный вид:

– Иисус Христос.

Они, с понтом врубаясь в это дело, закивали своими бессмысленными черными головками, осклабились. Толпой они чувствовали себя большим левиафаном, готовым поглотить меня. Подавитесь. Ладно.

Я посмотрел вниз. Далеко внизу паскудно голубела неглубокая могила бассейна, куда должно было упасть мое мертвое тело. Прощаясь, посмотрел в небо. Там, на солнечном голубом фоне, висела горькая турецкая луна, которая из пропагандистских целей видна здесь и днем, и ночью. Широко перекрестился и громко сказал:

– Все святые христиане, от турок умученные, молите Бога о мне!

И рухнул вниз.

Тоскуя о Родине на Туретчине, судорожно молясь о малых детках своих, вспомнил я этот коробок. Маленькая вещица, а важная.

Конец восьмидесятых, на дворе лютует безалкогольный беспредел. Народ поет: «Ах, спасибо, Горбачев, ах, спасибо, Мишечка, стал мой милый меньше пить, стала тверже шишечка», но поет неискренне, давясь одеколоном, напитками из антистатиков и тормозухи.

Тюмень, ДК «Геолог». В банкетном зале проводится свадьба сына видного партийного деятеля и заодно нашего одногруппника. Длинный стол показательной безалкогольной свадьбы, чтобы потом отчитаться в парткоме. Вот, мол, и мы по-сухому гулять можем. Друзья мои, с 14 лет начавшие в подъезде с бутылки розового крепкого, тоскуют, грустно им. И придумали такую незатейливую игру – не все же есть да жевать и тянуть лукавое «горько» за презираемого жениха. Нарисовали три советские буквы на спичечном коробке и, когда становилось совсем уж невмоготу, доставали из-под стола этот коробок и смеялись. Посмотрят на коробок, похихикают, и вроде им легче. Дураки молодые. Подходит к ним дед жениха, серьезный мужчина, не до конца простой. Посмотрел на них и общительно так говорит:

– Смилуйтесь, сынки, над пожилым человеком, налейте граммульку, а то я здесь, среди бесчеловечности, погибаю.

Оробели студенты:

– У нас нету, отец, мы так – балуемся.

– А ну дайте, и я с вами побалуюсь. Я ведь вижу, как вы под скатертью что-то прячете. И со мною, старым, поделитесь.

Они достали ему коробок, а ему почему-то смешно не сделалось. Побрел он, сощурившись горькою спиною, дальше слушать неискреннее «горько».

Вспомнил я этот коробок, когда шел по Туретчине в поисках неразбавленного спиртного. Был этот коробок кусочком Родины, чего-то настоящего. На дворе пятница, а пятничной молитвой и не пахнет. Даже несмотря на пять религиозных радиопобудок в сутки, мусульман не наблюдается. Ислам есть, а мусульман нету. Продвигаюсь я, значит, в этих пространствах, как бородатый инопланетянин. И вдруг навстречу мне идет высокий парень в жилете и джинсах. Руки все в портаках [35] – от кисти до плеча идут какие-то рунические надписи. В ухе и ноздре по железному кольцу, волосы скручены в кок. Бородка клинышком. Рядом с ним хиппообразная гирла с длинным хаером, в хайратничке, тоже не то чтобы простая.