Терешкова летит на Марс - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Савельев cтр.№ 34

Молчал, только выдыхал все громче, так, что она поняла:

— Только не внутрь, пожалуйста!

По барабану. Он вошел до упора и замер. Залп. Еще залп. Еще. И последний, с затянувшейся паузой, выстрел в молоко.

Она тяжело дышала, распятая, раздавленная, размазанная на кромке ванны.

Паша вышел в комнату: с марсианами доблестно сражались; друзья повернули головы.

Игорь спросил:

— Она девственница?

Данила спросил:

— У нас есть еще водка?

Ранним утром в субботу, 17 марта 2007 года, в самарском аэропорту Курумоч начало твориться неладное с погодой. Всего за сорок минут видимость ухудшилась с 2300 до 200 метров. Пилотам сообщалось о «тумане клочьями», журналистам — позднее — о «нарастании отрицательных тенденций в рваном режиме». Ту-134 авиакомпании «ЮТэйр», выполнявший рейс Сургут — Самара — Белгород, зашел на посадку в районе села Кошки, промахнулся мимо полосы, пропорол грунт, перевернулся и разрушился. Погибли шесть пассажиров. Сорок четыре — выжили, как и все семь членов экипажа.

Измерили потом: покров снега в поле — 57 сантиметров. Возможно, эта подушка и уберегла от взрыва, адского пламени, точения страшного дюралюминиевого рванья о бетонку.

В ошибках обвинят все-таки экипаж, хотя и с оговорками про сверхсложные условия, про то, что «эти ошибки — не преступления», и руководство авиакомпании пообещает за них не наказывать. Экипаж с больничных коек (СМИ сообщат, что командир воздушного судна ходит по госпиталю босиком: не нашлось тапочек нужного размера) сошлется на ошибки диспетчеров. Бортинженер усомнится в полной исправности курсо-глиссадной системы лайнера. Руководство авиакомпании попросит считать это «результатом сильного стресса» и пообещает — не наказывать.

Пассажиры охотно общались с журналистами. Причем один из них переживал больше не за порванное ухо, а за портфель с документами, оставшийся где-то там, в хламных глубинах эконом-класса. Стюардесса не без кокетства поведала, что после всего с удивлением обнаружила: идет по снегу в чулках. Где потеряла туфли, неизвестно.

— Мне вчера ребята с работы звонили. Подбадривали: «До ста лет жить будете». Ведь когда разломился фюзеляж, я решила: все, умирать буду, сейчас должен быть взрыв! И взмолилась: Боже, только бы меня не разорвало. Чтобы не лежать без ноги! Но взрыва не случилось. И вот я ползла куда-то… Груда обломков, чьи-то руки-ноги торчат, я ползу и ору машинально: «Прошу вас, соблюдайте спокойствие!» Кто-то из пассажиров даже нашел силы пошутить в ответ: «Да мы спокойны, у нас же все нормально!»

Потрясающий воображение эпизод: когда затихли обломки, распахнулась дверь и из лежащей на боку кабины в лежащий на боку салон выбрались пилоты с остекленевшими глазами, с первых рядов склочно донеслось в совершенно бытовом, маршруточном ключе: «Ну вы что, не видите, куда летите?!» Практически — «не дрова же возите»…

Вадим из Белгорода:

— Мы по всему салону нож искали, чтобы разрезать ремни! Потому что многие висели вниз головой в ремнях и не могли выбраться. Я сильно ударился головой и, если бы не кожаная куртка, точно повредил бы спину. Кстати, я еще в Сургуте почувствовал неладное. Этот самолет выглядел так, как будто вот-вот развалится. На крыле я видел ржавчину… Между прочим, когда упали, там, где крепилось крыло, началось возгорание. Мы закидали огонь снегом. К нам двадцать минут спасатели шли! Я, конечно, понимаю, что туман, но мы все это время на взлетной полосе были!

Евгения из Тюменской области:

— Самое неприятное переживание — самолет разрушен, а к нам никто не идет!

Все пассажиры вспоминают их, эти многие минуты в поле, в тумане, рядом с обломками «Туполева», похожими, наверное, на ступени ракеты. И действительно: ведь решительно неясно — что делать. Все лихорадочно врубали мобильники. Вы же помните: каждый раз, когда севший самолет катит к перрону, звучит эта коллективная ода «К радости» — смешанные невпопад сигналы включения телефонов… Здесь — без радости. Связи вроде бы по какой-то причине ни у кого не было, и все долго, упорно, невменяемо терзали свои трубки.

Командир экипажа: «Представьте, машины со спасателями дважды проехали мимо нас». Кто-то сам побрел к аэропорту наугад. Кто-то встретил на полпути пожарные машины, орущие и слепые. За остальными в итоге к самолету подали автобус. А сколько хлопот было — искать потом тех, кто в панике умчался из Курумоча на попутке.

Потрясающий воображение эпизод два: здание аэровокзала, у табло встречающие, ничего пока не объявили. Разве что задержку рейса. Пожилая пара ждет племянника из Сургута. Он незаметно подходит сзади. Здоровается. Удивленные объятья:

— Ты откуда тут?

Парень машет рукой:

— А, у нас самолет упал…

Пассажиры жаловались — с ними якобы просто не знали, что делать. В здании не знали, куда их вести, где посадить, как собрать всех не отправленных в больницу. Чем занять. Персонал местного трактира «Жили-были» вспоминает, как к ним ходили пассажиры злополучного рейса, брали пиво, закуску. И некоторым даже краткое общение с официантами давалось с трудом.

Комментарии в прессе звучали с оттенком вечности. Редакционная статья «Комсомольской правды» начиналась со слов «Все эти ЧП уже напоминают какой-то сумасшедший дом». Главный конструктор Ту-154 Александр Шенгардт заявил, что «авиакатастрофы не прекратятся нигде и никогда, потому что полет — это не естественное состояние человека, но вынужденная мера».

Зато самарские врачи с удовлетворением отметили, что все пострадавшие смогли сразу назвать имена, а также номера телефонов своих родственников. Всего раненых, оказавшихся на койках, было двадцать восемь. Их с черепно-мозговыми травмами, переломами и рваными ранами приняли 18-я медсанчасть и областная клиническая больница им. Калинина. О, эти унылые больничные коридоры, с буграми линолеума, равнодушными плафонами, с кащеевым грохотом кастрюль-судков из дальнего конца…

Прямо на зеленую стену, неровную от многих покрасок, наклеены листы со списками больных: фамилия, палата и температура. Паша поморщился, силясь вчитаться: почерк врачебный, фамилию разве что угадаешь по контуру. Напоролся взглядом на чье-то «умер». Поспешно отошел и снова, с надеждой, посмотрел на полную, отечную врачиху. Она походила на чью-то уютную бабушку. Она шевелила губами — считала графы в журнале.

— Может, все-таки пропустите?

— Сказано же: нельзя! Грипп! — совсем не по-бабушкински отрубила врачиха, потом почему-то сжалилась: — А ты кто, сын ее, что ли?

Павел секундно заметался, задумался: соврать ли, и кем он действительно приходится Анне Михайловне. «Будущий зять»? Бр-р. Не надо об этом.

— Друг семьи.

— Нельзя! — торжествующе, с вернувшейся сталью, заключила врачиха.

Кардиоцентр, как и в каждую слякоть, наглухо и безнадежно закрыли на карантин. Паша этого не знал. Утром 17 марта он приехал к стеклянной, насквозь продуваемой коробке — входу в приемный покой — и теперь слонялся, как дурак, с полным пакетом, где по изгибу угадывались, например, бананы. Зачем он приехал сюда, ни слова не сказав Наташе? Хотел, чтобы Анна Михайловна постфактум рассказала ей и та растрогалась? Замаливал грехи? Просто пожалел уставшую, измотанную женщину?