Черная земляника - читать онлайн книгу. Автор: Стефани Коринна Бий cтр.№ 26

Вернувшись на тропинку, уводящую от бездны, Теода продолжала спускаться вниз. Мы скользили и падали — то ли гвозди на наших башмаках поистерлись, то ли глаза были недостаточно зорки. Походка же Теоды, которой помогала ее юбка-парашют, ничуть не утратила своей задорной грации. Сегодня я спрашиваю себя, ощущала ли она эту радость беспечного спуска, знакомую людям, изнуренным физическими или умственными страданиями. Я и сам некогда, после долгой болезни, смаковал это удовольствие беззаботного скольжения вниз по склону…

Дорога вновь привела нас к гребню холма. Мы стояли над Рабирским лесом, и отсюда по странным наклонам деревьев было хорошо видно, что почва под ними двигалась. «Словно землетрясение прошло! — смеялся Марсьен. — Лес танцует, как пьяный; то туда его клонит, то сюда!» И, растопырив пальцы, он изображал, как шатаются сосны. Но он преувеличивал: вот уже долгие годы лес прочно стоял на месте.

Мы редко наведывались сюда. Здешние воды текли не каскадами, не ручьями, а тоненькими струйками, которые едва сочились между желтоватыми пористыми скалами. Странная местность, и ходить здесь было небезопасно. Кое-где почва казалась твердой, незыблемой, как будто под ногами на тысячу футов вглубь лежал гранит; в других же местах под шаткими камнями угадывались пустоты. Нам чудились подземные пещеры, колодцы и ловушки, и стоило какому-нибудь камушку скользнуть под ногами, как мы уже воображали себя замурованными во мраке подземелья, в тоскливых поисках лучика света.

Этот лес, ограниченный с трех сторон горными склонами, где росли хилые, почти карликовые сосны с черными щетинистыми иглами и бледными корнями, не скрывавшие высоких сиреневых утесов, был лесом безысходности, угрюмым и одновременно светло-призрачным; отрешенный от всего живого, замкнутый в собственных пределах, загадочный и пугающий, он чем-то напоминал подземное озеро.

Однажды среди мрачных сосен я увидал крупных стрекоз с черными блестящими, как металл, крыльями и подумал, что только такие, погребального цвета существа и могут обитать в этом заповедном лесу; повсюду в других местах у стрекоз были прозрачные крылышки и голубые тельца.

* * *

Но тогда, с Теодой, мы ни одной стрекозы не увидели. Узкая белая тропка вела нас в лесную чащу, и мы с недоумением спрашивали себя, впрямь ли наша свояченица пробормотала эти слова: «Я вам кое-что покажу»? Она шла впереди и, вероятно, всей кожей чувствовала наше нетерпение. А мы терялись в догадках: «Что же она нашла — зверя, гнездо, пещеру или, может, драгоценный камень?..»

А вдруг она просто подшутила над нами, еще раз, смеха ради, злоупотребила властью, которую распространяла на всех детишек Терруа? Она ведь отлично знала, что мы пойдем за нею хоть на край света. Уж и впрямь, не ведет ли она нас на край света?..

Но мы, как видно, ей надоели, и она бросила нас. Просто взяла да исчезла. Мы звали ее — она не откликнулась. Мы ждали — она не вернулась. И вот тогда-то мы и увидели Пасхальные яйца. Они лежали во мху, кучками по три-четыре штуки, все великолепно раскрашенные. Мы никогда доселе не видели цветных яиц и решили, что их снесла какая-то сказочная птица, поселившаяся в Рабирском лесу. Каждый из нас нахватал столько, сколько смог удержать в руках: «Красное! Желтое! Голубое! Зеленое!»

Но пора было возвращаться в деревню. Мы долго карабкались по крутой тропинке, согнувшись в три погибели, бережно неся свой драгоценный груз, то и дело оборачиваясь в надежде, что Теода догонит нас и поможет, поддержит своими сильными руками. Однако мы взобрались на гребень Рабира, а Теоды все не было, словно лес бесследно поглотил ее и не собирался отдавать назад.

Это была наша последняя прогулка со свояченицей. Тем же вечером за нею пришли жандармы: она столкнула своего мужа в Рону и он утонул.

Кандид был самым старым сборщиком винограда в Верхнем Крае. Самым старым — и самым опытным. Он и его огромная корзина составляли единое целое; казалось, это не Кандид ее тащит, а она приподнимает его и несет. Корзина была продолжением его самого, она возвышала, облагораживала своего хозяина. Без нее он ничем не отличался от других людей — обычный старикан, тощий, кривоногий, в куцей, колом стоявшей рубахе; остроконечная козлиная бородка удлиняла его и без того узкое лицо. Скинув с плеч корзину, он вместе с нею утрачивал и бодрость.

Но стоило начаться сбору винограда, как наступало время его славы.

Не имея собственного виноградника, он собирал урожай для одного виноторговца, господина Зюффере. Он работал на него много лет подряд и потому презирал его конкурента, Бонвена. Однако на сей раз Зюффере отказался нанять его, сочтя слишком старым. И Кандид предложил свои услуги сопернику бывшего хозяина; тот взял его.

Бонвен прекрасно знал, как отзывается Кандид о его вине; знал, с какой пренебрежительной гримасой слушает он похвалы его продукции и как хитровато щурится, сравнивая ее с винами Зюффере.

— Ну да, еще бы! — всякий раз бурчал старик. — Это имечко — Бонвен — ему так же впору, как мне — Кандид, рогоносцу — Дезире, а шлюхе — Серафина. [9]

Однако вечером, когда торговец откупорил бутылочку доброго винца для Кандида — специально для Кандида! — и завел с ним долгий разговор возле огромных бочек, старик растаял.

— За здоровье короля сборщиков! — провозгласил торговец.

Он чокнулся со стариком, запрокинул голову, и — хоп! — вина как не бывало. И в самом деле, чего канитель тянуть — вино-то его собственное, он его знал, как свои пять пальцев, не глядеть же на него! Другое дело Кандид. Он не спешил поднести стакан к губам. Сперва он повертел его так и эдак, внимательно рассмотрел, принюхался. Потом улыбнулся ему, тихонько заговорил с ним: «Ишь ты, красненькое! Ну-ка, попробуем, каково ты на вкус!» Он прикрыл глаза, его губы чутко прильнули к стакану. Отпив вина, он с минуту подержал его во рту, не глотая, пробуя языком.

И одновременно с вином он смаковал оказанную ему честь. Он — один из всех — пьет с хозяином! Другой рабочий, стоя поодаль, кидал на него завистливые взгляды. Вот так-то! Кандид — это вам не кто-нибудь!

— Я сборщик из сборщиков, — прошептал он, совсем размякнув.

Ему было хорошо. Конечно, в погребе темно, грязно, холодно, но все равно это лучшее место в мире. Потому что в погребе живет вино, вот так-то! — думал Кандид. А вино — оно как огонь, и согревает и освещает. Век бы жил в погребе, ей-богу!

А потом, до чего ж тут приятно беседуется, мысли так и текут, одна за другой, одна за другой. На душе легко, а когда выйдешь наружу (именно в том состоянии, в каком вышел наш сборщик — не добрав и не перебрав, а в самую «плепорцию»!), то и радость выходит на свет божий вместе с вами. Да, радость вышла из погреба вместе с Кандидом. Она окружила его заботами. Она выровняла для него дорогу с ее поворотами и ухабами, убрала с нее все препятствия, заложила ему уши ватой, затуманила глаза. Старик возлюбил весь мир. И зауважал Бонвена.