Тополь берлинский - читать онлайн книгу. Автор: Анне Биркефельдт Рагде cтр.№ 26

— Мне надо выйти покурить перед едой, — сказала она. Несколько человек взяли куртки и пошли следом. Хвалили ее за уроки, которые она им преподала, говорили, как важно это понять и что она просто спасала жизни.

Они держали ее битый час. Она едва смогла перехватить кусочек свиных ребрышек и немного тушеной квашеной капусты. Мать учила ее, что нельзя говорить с полным ртом. Но она рассказала много хорошего о клинике, а это полезно, раз она стала совладельцем. Случаи, когда простой ассистент ветеринара становится совладельцем клиники, довольно редки, но учитывая, что она вела курсы дрессуры и консультировала по проблемным собакам, это казалось вполне естественным. Хотя по документам у нее совершенно не было образования. Но она всегда прекрасно понимала собак. Никогда их не боялась, только искренне интересовалась, почему они вели себя так, а не иначе. Ей звонили даже из полиции, если предполагалось иметь дело с потенциально опасной собакой; запертой в квартире или где-то привязанной, как правило, с дрянным или пьяным хозяином, забывшим про нее. Собака впадала в ярость, когда к ней пытались приблизиться, отчего пугались даже самые крепкие парни. Но только не она. Она знала, что собака боится еще сильней. А испуганная собака — это злая собака, настроенная против чужих. Нельзя воспринимать поведение собаки по готовой схеме, надо разобраться в ее мотивах.

Турюнн не верила в теорию запахов, что, мол, собаки чуют страх. Они используют зрение, считывают малейшие сигналы в глазах, руках и теле. И когда она разговаривала с ними монотонно, абсолютно не глядя в глаза, и при этом постоянно приближалась, их это настолько сбивало с толку, что она легко могла залезть в окно, налить им воды, найти еду в чужом холодильнике или застегнуть ошейник в десяти сантиметрах от оснащенной острыми зубами пасти, наводящей ужас на любого, включая настоящих мачо. Как только собака понимала, что ей больше не надо проявлять ярость, она совершенно успокаивалась, почти лишалась сил, потому что с нее снимали ответственность за ситуацию. Оставленная в одиночестве и под угрозой, собака всегда была вожаком в своей маленькой стае.

Турюнн включила печку на максимум. Садясь в машину, она чувствовала себя как дома, потому что проводила здесь больше времени, чем в своей маленькой двухкомнатной квартире. По радио передавали передачу о Дженис Джоплин.

Она громко подпевала Дженис, когда зазвонил мобильный. Она уменьшила громкость, ответила, долго слушала, что он говорит. Заехала на заправку «Шелл», поставила машину на нейтралку, подняла ручник.

— Я же ее никогда не видела.

Он ничего не ответил.

— Думаешь, она хочет, чтобы я приехала?

В этом он не был полностью уверен, мать все равно еще была без сознания. «Но ты ее единственная внучка», — сказал он. Голос его изменился. Не такой вялый, как в начале разговора. Он говорил с жаром и в то же время чуть не плакал. В нем звучала какая-то поспешность.

— Внучка. Правда? Да, пожалуй. Но ведь ничего от этого не изменится. Теперь не изменится.

Он не отвечал. Только дышал в трубку. И через несколько секунд повторил сказанные в самом начале слова: решать ей самой, он просто хотел сообщить.

— А ты? Как ты?

Как он? Да это неважно. Речь шла совсем не о нем.

— Мне надо немного подумать. Можно, я завтра перезвоню? Ты будешь дома?

Да, он будет. Если не останется в больнице. Но она может позвонить и туда.

Она постучалась к соседке и вошла, не дожидаясь ответа. Маргрете что-то шила. Кусочки материи для лоскутного одеяла лежали разложенные перед ней на столе и вокруг швейной машинки.

— Я не хотела, чтобы ты это видела, — сказала она. — Рождество уже совсем скоро.

— Мать отца при смерти. Вот тебе красное вино. А я выпью кофе с коньяком.

— Мать отца? Я думала, у тебя только одна бабушка.

— Я ее единственная внучка, как сказал отец. Слыхала что-нибудь подобное?! И, главное, именно сейчас. Мне его даже жаль. Что он там себе напридумывал?..

— А ты не хочешь ее повидать, Турюнн? Ради собственного душевного спокойствия?

— Вообще-то нет. Она и знать не хотела маму, зачем ей знакомиться со мной?

— Затем, что половина тебя происходит от ее сына.

— Как-то я не замечала, чтобы у них в семье были теплые отношения. Он никогда не говорит о своих братьях. Но зато я теперь знаю, что у них нет детей…

Она проснулась в три часа ночи и поняла, что надо поговорить с матерью, с Сисси, хотя прекрасно знала, какие тирады воспоследуют. Но подружка в этом случае — не лучший советчик, даже такая близкая подружка, с которой отмечают Рождество. Она встала, вскипятила чайник и села у окна. Городок был тихим и темным, снега почти не было. Молодой парень шел, шатаясь, вдоль тротуара — единственное движение. Он был слишком легко одет. Скользил ботинками по насту.

Внучка. Она вдруг стала внучкой, в возрасте тридцати семи лет. Благодаря человеку, который впервые заинтересовался ею, когда ей было десять. И то только позвонил. Она видела отца всего раз в жизни, много лет назад, когда была в Трондхейме с докладом для местного клуба собаководов. Он подъехал к ее гостинице на ужасном, грязном «вольво», пахнущем навозом. Он опоздал, долго не мог найти место — очень редко заезжал в город, как он сказал. Ремень на пассажирском сиденье был прожжен посередине. Они поздоровались за руку, потом он снова взялся за руль. Они исколесили город вдоль и поперек, остановились на заправке, купили по чашке кофе и венской булочке и взяли их с собой в машину. От него так пахло свинарником, что она не захотела идти в кафе, соврала, что у нее самолет, который на самом деле был позже. Она хотела просто поскорее выбраться из этой машины, сбежать, и думала, как ее мать, такая щепетильная Сисси, и этот немногословный крестьянин вообще умудрились ее зачать.

В то время Сисси была восемнадцатилетней наивной девчонкой, стоявшей за прилавком кондитерской, а перед прилавком сидели крутые парни в армейской форме, объедаясь пирожными с кремом, булочками и пожирая ее глазами. В Трумсё это было. Тур Несхов тогда служил неподалеку, у него были увольнительные и номер в гостинице.

Видела бы его Сисси в этом «вольво». Темно-синий замызганный пуховик и серые шерстяные носки в деревянных башмаках. Она спросила, можно ли водить машину в деревянных башмаках, он коротко улыбнулся. Встретиться предложила она сама, воображая его этаким полноватым крестьянином, какие бывают на юге страны, пасторальный вариант, или охотником в специальной зеленой одежде. Она испытала такой шок и отвращение, что только недели спустя смогла его пожалеть. Она так и не призналась Сисси, что виделась с ним, — не хотелось пересказывать подробностей этой встречи, не хотелось врать. Словно его позор, как зараза, перекинулся и на нее.

Но они говорили по телефону четыре-пять раз в год, теперь она много знала о хуторе. О свиньях, что они делают и что думают, точнее, что ему кажется, они думают. Она знала, что он гордится своими животными. Когда он заговаривал о своей матери, то в основном сообщал, что она сделала. Что испекла, засолила, сварила, погладила. И никогда о том, что она говорила. И ее он не расспрашивал о Сисси, только о делах в ветеринарной клинике. Его раздражали люди, тратившие деньги на канареек, черепах и дорогостоящие операции для кошек. Кошачьи души, так он их называл.