Ланч - читать онлайн книгу. Автор: Марина Палей cтр.№ 13

Только Судьбу. И в этом смысле мне не дает покоя случай Моцарта, который я бы назвал «клинический случай Моцарта». В самом деле, ведь трудно вообразить, чтоб тому, кому, стоя, рукоплескали столицы Европы, не хватило, с миру по ложке, тарелки супа. И ему хватило бы, и даже с лихвой, кабы не цепь паразитов, которые быстро и жадно высосали его маленький волшебный череп.

«Клинический случай Моцарта» тем и отделен, что не имеет ничего общего с (не менее страшным) казусом, когда художник «получает признание после смерти». Как известно, Моцарту рукоплескали с самого детства, в том числе коронованные особы. Отец Моцарта, стараясь быть коммерчески мудрым стратегом (сейчас он назывался бы агентом), поставил дело так, чтобы сын завоевал себе профессиональное положение очень рано, вояжируя для этого чуть ли не с младенческих пелён. Это не было легко для болезненного ребенка, который, проводя значительную часть времени в рыдванах Европы, мог множество раз умереть. Тем не менее, не умер (тогда), а приобрел успех, успех, шумный успех, — сначала вундеркинда, потом зрелого музыканта…

Успех, но не контракт!

Почему?

С позиции земного существования можно было бы сказать: «не везло», или: «если бы он не умер так рано…», или: «он сам виноват, потому что…», или еще какую-нибудь трафаретную глупость. Но с позиции тех форм, к которым он именно и принадлежал, исключительно к которым он и принадлежал, становится очевидным, что, с момента рождения в этот мир (а может, и раньше), он был приговорен к стремительному из него изгнанию. (Хотя в ссылке, in exile, он находился именно на Земле. Так что можно говорить скорее о досрочном освобождении.) Душа Моцарта была вытеснена за пределы 3емли силой, прямо пропорциональной силе сочиненных этой душой неземных произведений.

И коммерсанты от искусства ничего не могли тут поделать. Сама Судьба двигала их шкодливыми ручонками, набивающими карманы золотом, которое было намыто из крови, сердца и мозга Моцарта. Если б они могли формулировать свои ощущения (предположим), формулировка была бы, конечно, следующей: что пользы в нём… как некий херувим… ну и так далее… так улетай же — чем скорей, тем лучше.

Это понятно. Вот так бы открыли рты — и с мхатовской интонацией проартикулировали.

Судьба распоряжается так, что, потерпев чувствительное фиаско с музами, коммерсант легко и быстро делает переориентацию на торговлю пирожками. Какая разница? И в этом смысле его академическое предприятие не прогорит, даже если выбранный им на пропитание гений окажется катастрофически не по зубам ни вышестоящим членам ученого ареопага, ни взволнованно подвывающему внизу плебсу, коему, правда, всегда можно бросить кость в виде каких-нибудь (наспех состряпанных) «Тайных эротических дневников». Судьба делает и так, коммерсант, несмотря на долговременную финансовую стратегию, живет одним днем. Поэтому, разумеется, будь такой коммерсант хоть трижды доктором музыковедения, он не видит последствий от умерщвления существа, которое условно звалось «Моцарт». Разве ему объяснишь, что уход этого существа стремительно приближает День, когда живые станут завидовать мертвым? И разве не очевидно, что кульминация тотального взаимопожирания уже началась? Что ширится с каждой минутой его территория? Что жуткое его крещендо отчетливо, во всех подробностях партитуры, ощущают всей кожей даже полностью лишенные музыкального слуха?

Но для доктора музыковедения это абстракция. На его век, он полагает, ему всего хватит. И потом: он-то лично Моцарта не убивал! Кстати, его даже Сальери, как доказано, не убивал. Моцарту надо было питаться раздельно. Есть меньше соли. Перед сном обязательно чистить зубы. И, глядишь, всё обошлось бы.

А знаете, что древние греки считали причиной войн? — позволю я себе спросить занятого человека. — Не знаете? Древние греки причиной всех войн считали то, что Земле, время от времени, становится тяжко носить на себе людей… Это так понятно, не правда ли?

Судьба распоряжается, кроме того, так, что если бы Моцарт решился бы когда-нибудь плюнуть в незамутненные очи вельможе-заказчику, — одному из тех просвещенных гуманитариев, кто, одаривая гения милостью, точнее, милостыней, платил ему так же, как конкистадоры краснокожим дикарям (стеклянными побрякушками за слитки чистейшего золота), — я уверен, что сей поклонник муз немедленно тот плевок бы припрятал и, в нужный (некрофильский) момент, продал бы за хаарррошие деньги.

Видно, Судьба и Гастер работают коллегиально, потому что именно это и происходит. Один художник, который крайне нехорошо кончил (то есть нехорошо — даже на фоне собратьев по цеху), написал картину «Едоки картофеля». Когда на нее смотришь, хочется плакать — причём так, чтоб захлебнуться в слезах.

Будучи моложе, я плакал. Хочется обнять парня, выстрадавшего эту картину, физическое присутствие которого ты так явственно чувствуешь, — парня, который продолжает дрожать от ужаса и тоски. А ты умираешь от жалости и хочешь успокоить его. Но успокоить его ты, конечно, не можешь. Человекообразные существа на картине его безнадежны. Это земляные черви в их метаморфозной стадии двуногих. Своим видом они напрочь разбивают сладкие саги о «простых людях», коих постоянно, причем с невероятным аппетитом, заедает среда. Эти сами любую среду заедят.

Что они с успехом и делают. Нет, не хищники. Именно земляные черви. Отними у них необходимость добывать прокорм, они будут добывать его по инерции. Великая Сила Инерции движет едоками картофеля. Они, в свою очередь, эту Силу собою питают и укрепляют. Всех непохожих на них подминая (уминая, как картошку), они этим самым зону означенной Силы неуклонно расширяют.

Вот поэтому-то так трудно дышать. Почти нечем дышать! И возле картины. И в стороне от нее. Ибо, по сути, она везде. Едоки картофеля прочно водрузили свои широкошумные зады на мое лицо.

Картины этого художника, уменьшенные до нужных размеров, бойко наляпаны на футболки, что бойко продаются у входа в музей. При жизни художнику, разумеется, не удалось продать ни одной картины. Ну, это общие места. Что же до «Едоков картофеля»…

Репродукция этой картины, растиражированная в тысячах экземплярах и укрепленная на манер флага, служит нынче коммерческой рекламой киоскам, продающим потат.

…Вот, в частности, какие мысли приходили мне в голову во время торопливого поедания пиццы «Four Seasons».

Хотя события ускоряются к развязке, я, по мере приближения к финалу, делал жалкие попытки их замедлить. Мне как-то отчетливо стала ясна конечность моего Трактата. Это покажется странным и даже смешным тем, кто регулярно сталкивается с конечностью какого-либо письменного задания, ну, например, составителям биржевых отчетов, кем я раньше являлся и сам. В отличие от подневольных отчетов и их авторов, Трактат и я, в предвечной связке, словно сиамские близнецы, являли собой две емкости песочных часов, поставленных так, что, даже если б я захотел, то не смог бы остановить стремительно вытекающую из меня жизнь. Я только, повторяю, пытался делать какие-либо посильные для меня и, в общем-то смешные, ретардации. Ну, например, даже окончательно проснувшись, долго, очень долго лежал я, не вставая и неторопливо разглядывая со своего стола, на коем и разостлан был мой матрас, благородно-высокий, весь в трещинах и потеках, старинный лепной потолок.