Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - читать онлайн книгу. Автор: Ада Самарка cтр.№ 76

Мисливец повозился немного на чердаке, где в сене была спрятана рация, но решил сперва все же проверить обстановку внизу.

Вольф стоял перед ним собственной персоной, с ненавистными ромбами на воротничке, в мерзко оттопыренных галифе темно-оливкового цвета, подпоясанный ремнем с кортиком, ухмыляющийся, выставив вперед свой «вальтер», снятый с предохранителя.

Любой другой человек, не имеющий в отличие от Мисливца травмы головы, вывалившись из чердачного лаза и грузно приземлившись тремя метрами ниже, хоть на миг, но замер бы, застыл бы, не отдышавшись от одного испуга (от прыжка), припечатанный еще одним, катастрофическим, отупляющим – Вольфом и «вальтером». Но Мисливец в ту же секунду вскочил на ноги и сделал то, что было для него вполне предсказуемо: с воплем «Ах ты ж сучара!» бросился на Вольфа, в два счета выбил «вальтер» из его рук, заехал кулаком в челюсть, коленом в живот и еще раз коленом, согнувшемуся, по лбу.

Потом, матерясь на чем свет стоит, связал его же ремнем и вытолкал к двери. Только там заметил, что кровать залита кровью. А на полу – корзинка.

– Ах ты ж опарыш гнойный, ах ты ж падла такая, где девчонка? – И, не дожидаясь ответа, рванул на себя дверь шкафчика.

Девочка в съехавшем на шею платке, с разбитым носом и заплывшим глазом выпала ему в руки. За ней, как набитый тряпками манекен, вывалилась старуха. Ее серые космы напитались внучкиной кровью и еще больше походили на змей.

Девочка дышала.

– Ты один, сука? Ты один, тебя я спрашиваю?

– Один, – ответил, отплевываясь, Вольф и хрипло засмеялся.

– Один? Твою мать растак сто сорок черносотенных в горло! Ты один?

– Один! – смеялся Вольф.

– Во дела… – Мисливец обошел все окна, посидел тихо у двери, выбросил на двор надколотую макитру. Снова посидел. – Во дела… Ну, Христос воскресе воистину, твою мать!

Даже Вольф поморщился.

Через несколько часов Мисливец вернулся с людьми и обозом.

Вольфа со связанными руками пинками и затрещинами погнали в лес, а Маняшу положили в телегу. Ехать нужно было за сахаром аж к Золотоноше. Ехали, как всегда, ночью. Там думали Маняшу и оставить до поры до времени.

На рассвете девочка пришла в себя, застонала, попросила воды.

Лес выходил на песчаный берег Днепра. Утром над рекой стоял туман, так что противоположного берега не было видно – только персиково-рыжее солнце в белесом небе. Люди, что правили обозом, помогли Маняше встать, отвели к воде умыться. Маняша замерла там, глядя на солнце.

– Я как будто на облако попала!

– Типун тебе на язык! – прикрикнул хромой солдат, приведший под уздцы коня, и прямо в сапогах зашел в воду.

Конь наклонился и начал пить.

Глава VI

С первой же оттепелью мы выползли на улицу. Муж очень быстро везде приспосабливается. В этот раз он приспособился к инвалидной коляске – научился переезжать пороги, ездить на ней в уборную (для колясочников на этаже была отдельная уборная, устроенная в какой-то огромной, как зал, процедурной, с кушеткой для принятия клизм под одной стеной и унитазом, как трон, стоящим без всякого дополнительного заграждения по середине противоположной стены). Муж с гордостью демонстрировал мне эту уборную (написал – «щас будет экскурсия!», счастливый, что даже тут может меня чем-то удивить). Окна были замазаны той же бело-серой краской, что и стекло на дверях в реанимацию. Унитаз, в своем великолепном одиночестве показался белым изваянием, похожий на рыцарский шлем с поднятым забралом. Я очень впечатлилась.

Муж потихоньку обживался. Полюбил курсировать в коляске по коридору, на пост к медсестрам, с заговорщицким видом брать у них ключ от уборной, а потом, с тихим скрипом возвращаясь одиноким печальным рыцарем, под синими и желтыми полосами света советских газовых ламп в коридоре, этот ключ им возвращать, не исключаю, что со вздохом. Вечерами выкатывался в холл с продавленными диванами и фикусом, где смотрел телевизор. В палате у него имелось два телевизора – один обычный, на тумбочке, а второй – в телефоне. Очень просил купить ему новую игрушку. Свекровь боялась, что мальчик простудится в холле и спрашивала, почему он не смотрит телевизор у себя в палате. «Там скучно», – отвечал муж. Как заправский колясочник, ловко заруливал в грузовой лифт и ездил в гости к двоюродному брату участника автофорума, чьи отчеты о путешествиях читал в Интернете. Двоюродный брат лежал после осложненного аппендицита, и они два раза играли в карты, пока на мужа не наорали за несанкционированное перемещение между отделениями и за пользование грузовым лифтом в частности.

Благодаря новому телефону осуществлял активное виртуальное общение. На «Одноклассниках» разместил свое фото из реанимации, с перебинтованной, как у мумии, головой, и потом, очень довольный, два дня отвечал на комментарии.

Готовясь к первой прогулке, муж накрыл колени теплым одеяльцем в клетку (по-моему, свекровь долго его искала и нашла именно то – в кино каждый уважающий себя интеллигентный колясочник появляется обязательно прикрытый таким вот клетчатым пледом, и обязательно с бахромой). Ноги были в толстых махровых носках желтого цвета (никогда раньше такие не носил, равно как и спортивных костюмов), но больше всего меня убило то, что вместо кроссовок он обул все те же больничные темно-синие шлепанцы с логотипом «Адидас». Точно подсмотрел где-то.

– Это что такое? – ругалась я. – Быстро надевай кроссовки!

Он пытался возразить, понял, что его мечте выехать в коляске на улицу при полном параде не осуществиться.

Для тренировочного полета мы выбрали одновременно укромное и в то же время легко доступное из приемного покоя место, где стояли баки с мусором.

Первый пробный вылет был осуществлен в коридоре – вдоль всей стены была прибита деревянная планка, что-то вроде перил. Тогда дело обернулось не самым удачным образом, но проходивший мимо нас заведующий отделением послал мне приободривающий кивок, выглядящий как «ого!».

Чтобы отсечь все соблазны и пути к отступлению, я решила перейти к более решительным действиям и опробовать уличный полигон.

Ходить он пока не научился – что-то было сильно не так с ногами, с тазобедренным суставом, но, скажу честно, все, что находилось у мужа ниже уровня грудной клетки, меня тогда мало волновало. Хотя эта проблема с тазом чуть не стоила ему жизни. Но это было чуть позже. А тогда, с первой оттепелью – он смог говорить. После небольшой операции под местным наркозом горло зажило само.

Мы продолжали выкатываться на улицу и, когда погода позволяла, долго сидели на лавке, подальше от пандуса и приемного покоя, подставляли лица солнцу, как коты, и говорили, лениво прожевывая буквы, будто с полными ртами.

– А я тоже сказку придумал, – как-то сказал муж.

Я удивилась. У нас в семье обязанности хоть и не регламентировались, но были четко поделены. Областью всевозможного бытового выдумывания у нас заведовала я – отвечала за поиски причин для экстренных отгулов, за содержание элегантных оправдательных служебных записок (муж работал в отделе, на который всегда сыпались все горшки – и от клиентов, и от своих, и отличался патологической, дубоватой такой честностью, поэтому на руководящей должности ему приходилось иногда нелегко), за построение легенды о судьбе подаренных нам свекровью подарков и консервации, словом, за все, кроме тостов и поздравлений с пожеланиями (никогда не умела говорить пустые приятные слова совершенно чужим людям).