Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - читать онлайн книгу. Автор: Ада Самарка cтр.№ 30

Но вершины сопки не было и близко. Этот плавный, едва уловимый подъем начинал безнадежно напоминать подъем по самой округлости земного шара. Изабелла плохо знала географию – учиться в школе ведь не получалось. Начинались тем временем странные видения – там, между заступающими друг за друга древесными стволами, словно мелькали какие-то тени – то ли звери, то ли люди. Где-то вжикали и лязгали древесные пилы, и чаще, чаще, чем это бывает в жизни – с нарастающим треском, обрывая ветви, валились деревья, одно за одним, без передышки. Несколько раз слышался плеск воды – самая сладкая музыка на свете, журчание жизни, и Бузя бросалась на этот шум, и шум становился громче, к плеску добавлялись беззаботные человеческие голоса, звон ведер, жужжание моторного катера, как на подступе к пляжу у реки. Потом мерещился птичий свист и скрипящая патефонная музыка. Потом стало темно, и она заснула, пытаясь во сне сосать прохладную хвою под собой – высосать хоть немного влаги из нее. Когда проснулась – лицо и руки опухли, ремешки на туфлях впились в щиколотки. Пыталась жевать какие-то листья или слизывать с них росу – но росы не было. Вся роса, вся влага собралась микроскопической пылью в воздухе, мельче любого тумана.

Неожиданно вдалеке, на той полосе древесного хоровода, где Бузе беспрестанно что-то мерещилось, появился свет, да-да, определенно ровный бело-золотистый солнечный свет. И деревья росли реже! Она шла туда напролом, через камни и кусты, даже не замечая тонкой тропинки, которую пересекала несколько раз. Солнечный свет сквозь разломанные частоколы древесных стволов становился все ярче. Уже блестела густая, пахнущая серым камнем вода. Лесное озеро с дном из вечной мерзлоты. Стволы деревьев вырастали перед ней, как вертикальные черные линии. Воздух, наполненный водой, совсем не годился для дыхания. Во всем теле ощущались какая-то умиротворенная рыхлость, в распухших руках теплая ватная легкость.

Воды на поляне не оказалось. Но была сама поляна. Солнечная, без елок, с густой, влажно лоснящейся травой, стелющейся по ветру подобно мелкой водной ряби. Был какой-то навес, были навалены под навесом поленья, и стояла лесопилка, точно как у них там, в том старом дворе, где они жили когда-то с отцом, в купеческом доме с деревянным фронтоном, и два соседа становились за эту лесопилку, с длинной ржавой пилой, и пилили, почему-то каждый раз сильно ругаясь друг на друга.

Было сложенное из дикого камня строение с закоптившейся широкой трубой, частично обваливавшееся с одной стороны. Был колодец – деревянный сруб и «журавль» из длинной, потемневшей палки; на потемневшей от влаги лавочке, точно как в деревне, стоял деревянный ушат. В ушате была вода. Странно, но пить уже не хотелось – эта жажда будто лопнула в ней внутри, разорвалась, как полный пузырь, и теперь все тело погибало, отравленное. Сделала несколько глотков, и вода на вкус оказалась необычно густой, плотной, как глина. Чуть в стороне стоял деревянный дом с крышей из еловых веток. Дойдя до дверей дома, Бузя, чувствуя, что сейчас упадет, вернулась к колодцу. Попила еще. Потом зашла в дом. Косая дверь со скрипом поддалась, глухо ударилась обо что-то стоящее с той стороны. Из двух небольших окон сочился мутный белесый свет. В темной комнате стояли в два ряда топчаны. У нее не было сил считать – она сделала несколько шагов и упала на самый ближний. Матрас был изо мха, и этот запах леса, переигранный теперь с нотками домашней пряной кислинки, мужского пота, печного дыма, сушеных грибов, казался бесконечно родным.

Она проснулась ближе к вечеру. В ужасе вскочила, щупая матрас под собой, ожидая погрузить пальцы в сыроватые свалявшиеся еловые иголки. В доме стояла такая же мертвая, лесная тишина. Ни треска. Ни шороха. Ни дуновения ветерка. Кроватей было семь – сколоченных из плохо отесанных поленьев, накрытых старыми мешками и распоротыми бушлатами. Возле печки, расползаясь на узкий деревянный подоконник и пыльные половицы, валялась посуда – такая же точно, как у них в лагере. Металлические, все во вмятинках, миски, несколько армейских котелков, алюминиевые вилки, кружки. Там же стоял мешок с картошкой, лукошко с мелким луком, несколько бочонков с квашеной капустой, короб с мукой, мешочки с крупами, даже сахар в банке. На стенах, если приглядеться, висели гирлянды из грибов и лука, а на пыльных, просмоленных балках, под потолком, стояли ящики с сухими ягодами. На скамейке под окном, возле одного из топчанов, высилась черная куча мужской одежды – пропахшая потом, застывшая от грязи, а внизу, раскиданные, как та посуда у печи, валялись башмаки – серые, покрученные, с комьями сухой земли на подошвах. Мерно расползаясь вдоль стен, по всему периметру комнаты, стояли инструменты – молотки, кувалды, кирки, какие-то заточки, ломы, пилы. Под топчанами нашлись закупоренная пробкой из газеты бутыль керосина и точно такая же, но с самогоном. Еще был обнаружен армейский вещмешок с банкой какао, мармеладом, немецкой шоколадкой и французскими сардинами в масле. Все это, кроме какао, Бузя съела почти одновременно. Потом только заметила, что в том мешке была какая-то книжка (единственная книжка, как потом оказалось, на ближайшие 500 километров в округе), часы на потемневшей серебряной цепочке с гравировкой на непонятном языке и выцветшая до пастельно-бежевых оттенков фотокарточка в надтреснутой овальной рамке.

Первым делом Бузя развела в печи огонь и поставила греться воду. Грязную посуду вынесла на двор, потому что в доме было совсем темно. Потом поставила в печь горшок с картошкой и грибами. Потом вынесла из дому все, что можно было помыть или почистить, и, разувшись, подкатав платье, стала мыть стены и пол. Покрывала с кроватей развесила на улице. Казанки и горшки оттирала песком, смешанным с золой. Годную к стирке одежду стирала в корыте, обнаруженном под стоком с крыши. Оно было сплошь забито прошлогодней листвой, трухой, сухой хвоей.

Лишь к вечеру, распаренная, в свежих комариных укусах, чумазая, с налипшими на лоб волосами, выбившимися из-под платка, в мокром насквозь платье, подкатанном, заткнутом подолом за пояс, сообразила пойти еще раз поискать дорогу. Бузя хорошо помнила карту их местности: самую детальную военную карту, в полстены, висящую в кабинете отца, где посередине равномерно зеленого, как болото, пространства, разлинованного на бледно-серые прямоугольники, была наклеена красная звездочка – из ворсистой старой бумаги, с загнувшимися краями, с кривым темным пятном проступившего клея. И поставленные красным карандашом точки, неровный пунктир, наведенный поверх едва различимой на карте дороги, на костях которая, и еще две звездочки неподалеку – бледно-розовые, в темных каплях клея. И уже заметная без вспомогательных пунктиров – жирная черная полоса железнодорожной ветки, пересекающей весь массив болотного пятна, берущая начало в охристо-каменистом левом нижнем углу и исчезающая с противоположной стороны в желтовато-серой тундре. В пяти-шести часах езды от главной красной звездочки был только один населенный пункт – одна из бледно-розовых звездочек, городок, где решал рабочие дела ее отец, центр цивилизации чуть ли не на тысячу километров в округе, если не больше. Вокруг этой звездочки, радиально разбросанные на небольших расстояниях, отъев у леса по рваному болотистому клочку сырой земли, расположились захудалые села и хутора. Еще имелись секретные черные квадратики, как объяснял отец – такие же лагеря, зоны регламентированного контроля. Их было много в верхней, северной части карты, и к ним вели такие же едва заметные серые пунктиры дорог на костях. Но все эти черные квадраты размещались восточнее двух розовых звездочек. Бузя часто смотрела на дорогу, ведущую от Т-образного перекрестка на запад, спрашивала, что там, и всегда отвечали, чуть задумавшись, что «ничего», и на карте там тоже было ничего – дорога, перечеркнув несколько квадратов леса, просто заканчивалась, не было даже тропинки, даже самого слабого пунктира зимника или чего-то в этом роде. И где бы Бузя ни находилась теперь, как бы далеко ни зашла за эти дни, пусть даже ломая все самые фантастические результаты пеших марафонских дистанций – не могло оказаться в этих краях никакого, пусть самого захудалого поселка, самого крошечного, самого секретного регламентированного объекта. Но вот ведь он – дом! От него вели в разные стороны несколько тропинок, одна была явно шире остальных, и по ней, прихватив грибов, сардин и мармелада, а также хлеба (сейчас замешанного и готового к выпечке), Бузя планировала двинуться в ближайшее время, если раньше не вернутся те, кто спит на этих топчанах и чей гнев по поводу ее явно не ожидаемого тут присутствия не будет задобрен произведенной уборкой.