Сны Флобера - читать онлайн книгу. Автор: Александр Белых cтр.№ 5

Как‑то перечитав дневник дочери Сугавара — но Такасуэ, она разрыдалась над горестями девушки, приняв их близко к сердцу, как свои собственные. И вправду это были печали Марго. «…В то время собою я не была хороша, но думала, что повзрослею и расцвету небывалою красотой, и у меня непременно будут длинные — длинные волосы…» Она пряла нить своих и чужих печалей. Реальным людям значительно сложней сочувствовать, чем литературным персонажам.

Марго хотела прожить свою жизнь без черновиков, набело, вот и не решилась замарать чистый лист бумаги. Она пошла в бабушку, которая приучала внучку к умным книжкам. Когда‑то до революции их семья была богатой; её отец, купец первой гильдии, торговал пушниной. Бабушка хотела учиться в Сорбонне.

— Катенька, зачем тебе учиться? У меня денег столько, что их хватит на тебя, на твоих детей и еще на внуков, — говорил отец, сдувая пылинки с воротничка.

Вот эту свою страсть к знаниям бабушка внушила Марго, которая сожалела, что дед отказался бежать из Владивостока вместе с белыми, когда бежали все, у кого имелся хоть какой‑то маломальский капитал. Приказчик звал деда в русский Харбин, а затем — куда Бог укажет: в Австралию, Европу или Америку… Он отказался из‑за болезни. Дедушка умер в начале тридцатых годов, когда разорившиеся крестьяне заполняли городские улицы.

— Ему повезло, умер вовремя, — таинственно говаривала бабушка.

Их семья владела особняком, тем самым, где сейчас расположен зелёный магазин «Ив Роше» на улице советского адмирала Фокина. Когда Марго возвращалась из школы, бабушка, кивая на пионерский галстук, вкрадчиво просила:

— Сними эту тряпочку.

Это почти ритуальное выражение как бы разделяло жизнь Марго на два мира.

Карьеру в университете у неё не получалось сделать: кафедрой она не заведовала, в партийной жизни не участвовала; читала лекции, руководила студенческими дипломами. Факультет считался идеологическим, в сознание студентов внедрялась мысль, что они находятся на переднем крае борьбы с пресловутым капитализмом. Однажды она упомянула о буддизме в связи с восточной поэзией, так на следующий день декан сделал замечание — мягко, по — дружески, мол, Марго, что ты там студентам такое рассказываешь, компетентные органы интересуются, не надо говорить ничего лишнего. Ясно было, что кто‑то из студентов стучит, и Марго прикусила язык.

— Маргоша, процеживай информацию, — говаривала мама.

Раньше она позволяла себе с некоторыми из них покурить прямо на кафедре, выдыхая дым через форточку; даже устраивала вечеринки и спектакли, советуясь с мамой, которая работала в театре; часто проводила время в студенческой компании, была намного общительней. После этого инцидента стала осторожной, подозрительной, замкнулась в себе.

Мама вышла замуж рано, за человека старше себя на восемнадцать лет, он был советским начальником, выходцем из деревенской голытьбы (как говорила шепотом бабушка, когда была сердита), из латышских или финских переселенцев. В эпоху коллективизации он бегал с наганом, пуская по миру зажиточные семьи, выдвинулся в начальники, стал управлять шахтами, возводил города. Бог знает, какие грешки водились за ним: он был угрюм и молчалив…

Марго стояла у окна, сжимая в руке кухонный нож. Из тюрьмы пустили солнечного зайчика, луч упал на стальное лезвие. Взгляд её устремился вдаль. Вдруг она ощутила тяжесть пустоты.

Каждый прожитый день превращался в метафизическое ничто. Как научиться жить в пустоте, в ничтожестве, ложиться в холодную постель? Переводы и вязание кое‑как отвлекали от горестных мыслей. Она будет набирать петли на спицы и сбрасывать лишние; сброшенные со спиц петли станут воплощением одиноких ночей, проведённых без любви. Из этих «пустых петель» складывалась её жизнь.

* * *

Марго караулила кофе. Она прозевала его, заворожённая блеском стёклышка.

— И всё же он сбежал! Да, он сбежал, сбежал, сбежал…

Почти навзрыд повторяла эти слова, как заклинание, пока кофе заливал плиту, выбегая из кофеварки. Каким бы негодяем Орест ни был, он был единственным мужчиной и её единственным событием в течение последних лет, когда она чувствовала себя счастливой, несмотря на слезы, обиды и размолвки.

И всё это время Марго преследовал страх, что её тайное счастье, обыкновенное, человеческое счастье откроется другим. Под другими она подразумевала кафедральных коллег. Ведь он был её студентом, причем не самым лучшим. «Как я могла так вляпаться в эту аморальную историю?» Если бы Марго не завалила его на экзамене, может быть, ничего в её жизни и не было.

— Не надо ставить двойки студентам, — поучала мама. — Они ещё пригодятся тебе. С ними надо дружить…

Однажды весенним утром она проснулась оттого, что будто бы дворняга лизнула в лицо. Марго открыла глаза, улыбнулась. Шершавый, влажный язык обжигал щеки, как будто их тёрли наждачной бумагой. Она прикоснулась к ним рукой, чтобы убедиться: явь ли это или сон? В детстве у Марго была собака, дворовая. Марго вспомнила страстное детское желание иметь собачку в доме, чтобы та жила на коврике у порога. Отец не любил живности в квартире. Он был суров, его любовь выражалась в формуле: «Я груб, но справедлив». Он никогда не был ласковым. Он, наверное, любил дочку, но Марго не замечала этого, да и не задумывалась о том, как должна проявляться отцовская любовь. Он был кем‑то, кто утром уходит, а вечером приходит. Однажды он ушел навсегда. Отец не верил ни в воздаяние, ни в наказание, ни в возмездие. «Я расплачиваюсь своей долей за отцовские грехи?» — сокрушалась Марго, наполняя сердце ложными укорами.

Она родилась вскоре после войны. Мама с новорожденным ребенком стояла на крыльце родильного дома. Никто их не встречал. Хлынул весенний проливной дождь. Редкие автомобили и трамваи рассекали потоки воды. Прошел унылый строй промокших японских военнопленных, которые строили дома и дороги, в том числе их дом на Тигровой сопке, куда предстояло юной Тамарочке вернуться с новорождённой Марго. Она ждала минут пятнадцать, пока утихомирится дождь, чтобы перейти улицу и сесть на трамвай. Марго, узнав эту историю, не могла простить отцу, что он не приехал забрать своего ребёнка и жену, а послал за ними служебный автомобиль, да и тот приехал с великим опозданием. Мать с новорождённой на руках уже сидела в трамвае.

И вот сейчас, лёжа в постели и радуясь доброму видению собачки, мысль о расплате за прегрешения отца на мгновение покинула её беспокойный ум. Теплые сексуальные мечтания, словно рыбки, резвились в её теле, покусывали щиколотки, замутили взор. Марго приближалась к возрасту, когда о незамужней женщине несправедливо говорят… Это слово замалчивалось. Еще десять лет назад мама повесила на неё дурацкое клеймо.

— Мама, на что толкаешь меня! — возмутилась Марго после очередного маминого откровения.

— Не в старых же девах ходить, Маргоша! Жизнь проходит! — высказывала мама совершенно трезвые мысли хмельным голосом.

Марго прижала руки к груди, словно боясь кого‑то упустить, и зажмурила глаза. Она проснулась окончательно. Однажды её осенила догадка, что в сновидениях больше событий, чем в повседневной жизни. Она никогда не забывала своих снов после пробуждения, бережно лелеяла ночные впечатления, пыталась найти им своё собственное толкование без всякого там карл — юнг — зигмунд — фрейдовского уклона.