По ту сторону кожи - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Бутов cтр.№ 75

Во второй половине дня после крупных общелагерных мероприятий мы бывали предоставлены – в известных, конечно, пределах – сами себе. Такие вот пустые часы, если не успевало возникнуть каких-нибудь общих с другими мальчишками занимательных идей, я предпочитал проводить один и в стороне от чужих глаз.

У пионерлагеря «Мосэнерго» имелась еще одна уникальная особенность. Больше чем на половине его периметра окультуренное пространство отделяла от деревянного забора еще и широкая полоса вполне первозданного соснового леса, причем непрозрачного, с глухим подлеском. Забор был ветхий, с многочисленными прорехами, через которые при желании можно было запросто выбраться совсем уже на лесной простор, но там всегда существовала опасность, что наткнешься на слоняющихся вожатых или отправившуюся по грибы медсестру, а самовольный выход за территорию считался очень серьезным проступком. Лес же по эту сторону забора был абсолютно легитимен, и всякий пионер мог бродить в нем с полным осознанием своего права. Впрочем, любителей одиноких прогулок в лагере было немного – по-моему, кроме меня, и вовсе не было. Я никого никогда не встречал, хотя удалялся на ничтожное, в сущности, расстояние – можно было не просто различать голоса, а разбирать, о чем речь.

Руза – место боев Отечественной войны. И весь лес был изрыт траншейными ходами, заканчивавшимися в ямах землянок, где местами еще сохранялись гнилые обрушившиеся бревна перекрытий. Ходы, конечно, уже осыпались, сгладились, заросли травой, но оставались довольно глубокими. В некоторых из них, когда я спускался, голова у меня не возвышалась над бруствером и еще запас имелся, а я был довольно длинным для своих лет. Надо полагать, перед тем как строить лагерь где-то в пятидесятые, территорию тщательно проверяли на предмет железа в земле. И все равно за последующие годы тут вышло на поверхность множество ржавых касок, металлические части винтовок, даже ручной пулемет с диском и сошками. Все это составляло теперь экспозицию лагерного музея боевой славы. Была там и пара разновеликих мин – обезвреженных, конечно, – оставленных с воспитательными целями от первой проверки. Ходили разговоры, что еще недавно натыкались и на снаряды, и на целые, с запалами, гранаты. Возможно, это были всего лишь слухи, возможно, опасные вещи попадались исключительно взрослым или дети были достаточно разумными, чтобы не испытывать самостоятельно свою счастливую находку на работоспособность. Во всяком случае, никто еще в лагере ни на чем не подрывался.

Когда я отправлялся в лес, у меня не было цели что-то там специально разыскивать. Для меня эти одиночные прогулки были вроде гигиенической процедуры: не знаю, как другим, а мне постоянно находиться «в коллективе», как тогда всюду и по любому поводу говорили, на виду, в вынужденном непрерывном контакте со множеством совершенно чужих и в большинстве своем, за исключением трех-четырех приятелей, ненужных мне людей, в какой-то момент становилось даже не психологически, а физически тяжело – так человек устает от того, что долго ходит грязным. Вот я и обеспечивал себе момент оздоровительного одиночества. Несколько минут под одеялом в палате, перед сном, отвернувшись к стене, когда все уже угомонятся. Да посещения дозволенного леса. В лесу я просто слонялся, и мне совсем не было скучно. Разговаривал сам с собой. Однажды наткнулся на гнездо какой-то небольшой лесной птицы, построенное неосторожно, в низкой развилке дерева. В гнезде лежали маленькие крапчатые яйца.

Я старался инспектировать гнездо каждый день, забежать хотя бы на минуту. Вскоре появились птенцы – неприятного вида: голые, красные, со слишком большими веками, закрывавшими слепые еще глаза, они тянули вверх шеи и распахивали несоразмерные голове желтые клювы. Птица-мать при моем приближении слетала с гнезда. Садилась на высокую ветку и отчаянно чирикала. Беспокойство и страх то и дело срывали ее с места, она совершала надо мной пару лихорадочных кругов и опускалась на новом месте. Потом птенцы покрылись пушком, веки разлепили и стали выглядеть поприличнее, умилительно. Как-то я отважился погладить их пальцем, птица от ужаса чуть не опрокинулась с ветки. Потом кто-то гнездо разорил: скорее зверек, а не человек – одного мертвого птенца я обнаружил под деревом и с тех пор старался обходить это место стороной.

Впрочем, найти пулемет я был бы не прочь и порой на эту тему фантазировал. Разумеется, я не собирался сдавать его в музей. У меня был такой план: припрятать его здесь, в лесу, а потом осенью, когда лагерь уже действовать не будет, приехать и забрать, спокойно увезти домой, обмотав, например, непрозрачным полиэтиленом, какой бабушка использует на даче.

Пулемета мне не досталось, не повезло. А вот находка, которую довелось совершить, еще долго, как я теперь понимаю, преследовала директора лагеря в самых страшных снах.

Мы жили в деревянных постройках барачного типа, только без сквозного центрального прохода. Каждое такое строение делилось пополам, на два отряда. А уже каждая половина – на палату мальчиков, палату девочек, две комнатки для вожатых, раздевалку с вешалками и небольшой общий зал. Снаружи были пристроены просторные крытые веранды. Всего отрядов было пятнадцать. (У меня нет намерения уподоблять пионерский лагерь лагерю исправительному, зоне – это было бы глупо. Но «лагерь», «отряд», «барак» – это даже не характерные признаки времени, а категории, структурировавшие советскую действительность в самых разных сегментах. Недаром она и распалась тут же, едва сделали попытку отойти от военно-казарменного стиля.) Каждому отряду предназначался свой туалет – обычный деревянный нужник на два трехместных отделения. Располагался он метрах в сорока от жилого помещения, и к нему вела меж сосен утоптанная тропинка. На полпути стоял коллективный умывальник – десяток кранов над цинковым желобом. Значит, ежедневно каждый из сорока пионеров отряда раз пять по меньшей мере проходил этой тропинкой туда и обратно и едва ли не на всяком шаге задевал ногами горбы вылезающих из земли сосновых корней. Вещи умеют маскироваться не хуже живых существ. Ржавый бок каплеобразной немецкой минометной мины ни формой, ни цветом, ни текстурой от соседних корней не отличался, распознать ее на глаз было невозможно. Я не знаю, какой силы удар требовался, чтобы привести ее в действие. Быть может, она была безопасна, быть может, могла и дождаться своего часа. Но однажды именно под моей ногой вдруг отвалилась земляная плюшка и открыла взрыватель: усеченный конус совершенно чистого, без малейшего следа коррозии, белого металла с несколькими латинскими буквами и длинным рядом цифр, выгравированных по периметру у основания.

Здесь, собственно, история и кончается. Дальше все произошло очень быстро. Никакого испуга я не испытал. Тут же подбежали другие, но здравомыслия хватало, руками к мине никто, кажется, не лез, хотя каким-то образом через несколько минут оказался очищен от земли и стабилизатор хвостового оперения. (Надо заметить, что, когда в студенческом возрасте я окажусь в военном лагере, разместившемся неподалеку от танкового полигона, так что в окрестностях можно было обнаружить разного рода залетевший и неразорвавшийся боеприпас, в своих сверстниках подобного здравомыслия уже не найду. Скажем, я своими глазами видел студента – из таких довольно странных парней, которые поступали в институт только ближе к тридцати, но в армию не ходили и бронь получали не по здоровью, а устраиваясь работать на соответствующие заводы или в НИИ, – сидящего возле палатки своего взвода посреди лагеря и ковыряющего отверткой из перочинного ножа снаряд средних размеров, зажатый у него между ног. Одновременно со мной эту картину увидели один майор и один полковник. Майор крикнул: «Ложись» – но сам бросился к студенту и снаряд отобрал. А полковник нехорошо охнул и осел на деревянный помост под караульным грибом.)