Два чемодана воспоминаний - читать онлайн книгу. Автор: Карла Фридман cтр.№ 9

Чуть позже на улицу высыпали сонные мужчины и дети, и настала очередь кроватей: постели были тщательно вытряхнуты, чтобы нигде не осталось крошек. Хозяйки состоятельных домов давно получили свои покрывала из чистки, а там, где жил народ победнее, их выбивали на открытом воздухе. Матери и дочери, тетушки и соседки, встав парами, брались за покрывало с двух сторон и яростно встряхивали, выбивая самые упрямые крошки. Движения их напоминали жесты дирижера, ведущего оркестр к заключительному аккорду. Улица полна была разноцветных полотнищ, вздымавшихся и опадавших в руках женщин, словно волны Красного моря.

Мужчины, которые не могли найти убежища в синагоге, завершали текущие дела. Дети собирались в узких переулках меж домами и у больших праздничных костров для ритуального сжигания дрожжей. Они кидали в огонь остатки хлеба, который всем дали после завтрака, картонные коробки, старые газеты, а иногда и мебель, выброшенную в угаре уборки. Малыши плясали вокруг костров, взявшись за руки.

Перед домом Калманов, на безопасном расстоянии от двери и вечно ворчащего привратника, тоже горел костер. Авром и другие мальчики постарше бросали в огонь связки бумаг и куски дерева. Здесь же скакал в кругу приятелей Дов. Они пели считалочку на идише:

— Что вы скажете про раз?

— Един Господь и любит нас!

— А что бы вы про два сказали?

— Две Моисеевы скрижали!

Симха, наклонив голову, стоял у самого входа в дом. Губы его шевелились. Я подошла поближе и услышала, что он повторяет вопросы, которые младший сын должен задать отцу во время седера. В прошлом году вопросы задавал Дов, теперь — впервые — настала его очередь. «Маништана а-лайла а-зе? — Чем ночь эта отличается от других ночей?» Его голосок был слишком слаб для таких тяжелых, взрослых слов.

Он поднял глаза.

— Зачем мне задавать вопросы, если я и так знаю ответы?

— Это — часть праздника, — сказала я. — Ты спрашиваешь, а папа отвечает. После, когда ты станешь отцом, ты будешь отвечать на вопросы сына.

— Я не хочу становиться отцом. — Голос его звучал решительно. — Я стану утенком.

— В парке на пруду?

Он кивнул.

— Тогда я буду приходить кормить тебя, — пообещала я, накручивая на палец рыжую прядку.

— Хлебом?

— Ага, каждый день буду приносить хлеб, кроме шабата. В шабат я принесу тебе оладьи со сметаной и абрикосовым джемом.

Он весь затрепетал от возбуждения.

— Крякать я уже умею, осталось научиться плавать.

— А летать? — спросила я.

— Летать само получится. — Он развел руки в стороны и замахал ими.

Я обняла его и спросила, показывая на пляшущих детей:

— Ты не хочешь петь со всеми?

— Нет-нет, я знаю эту песенку. Одиннадцать будет — звезды, приснившиеся Иосифу. А двенадцать — Колена Израилевы. У меня нет времени петь, мне надо повторять вопросы. — Он положил голову мне на плечо. — Только бы сегодня вечером не описаться.

Я взяла его на руки и понесла в дом мимо привратника, сидевшего со своим псом в холле. Он буркнул, не глядя на нас:

— Я думаю, они успокоятся только завтра, когда дом рухнет!

Посреди до блеска вычищенной гостиной стояла госпожа Калман. Она была бледнее обычного. Слезы текли по щекам и капали на стопку тарелок, которые она прижимала к груди. Секунду мы смотрели друг на друга: она — с тарелками, и я — с Симхой на руках. Потом она произнесла бесцветным голосом:

— Уж и не знаю, сколько времени ношусь с этими тарелками, из кухни в комнату и назад.

— Почему бы вам не поставить их на стол? — спросила я.

Она прикрыла глаза:

— Восемь дней Песаха! Лучше бы мне лечь на пол и все восемь дней проспать.

Именно это было ей нужнее всего. Но она поставила тарелки на стол и вытерла фартуком лицо.

— Мне столько всего надо еще сделать до вечера, — сказала она. — А от мужа помощи не дождешься. Он не просто занимается шоколадом, у него в этот шоколад все мысли упираются. Лейзер, говорю я вчера, мы должны благодарить Всемогущего, что Он не занял Моисея в шоколадном бизнесе. Если бы это случилось, нам никогда бы не добраться до Земли Обетованной. Мы так навсегда и остались бы рабами в Египте, и что хуже всего — у всех были бы испорчены зубы. — Она вздохнула и дружески подтолкнула меня к двери. — Берите девочек и отправляйтесь в парк. Я не перенесу, если кто-то будет сейчас путаться под ногами.

Цивья и Эша уже поели. Они не спали, но лежали в колыбельках тихо, словно понимали, что на мать, занятую другими заботами, надежды мало. Как могла быстро, я собрала их и Симху, и мы выкатились из дому, но, едва выйдя на Пеликанову улицу, застряли в толпе. Вокруг кишели люди, суетясь так, словно вот-вот должна была разразиться катастрофа. Пользуясь широкой коляской как бампером, я пробилась вперед, но едва не потеряла Симху, застрявшего среди набитых сумок и развевающихся на ходу лапсердаков.

Парк равносторонним треугольником вписывался в центр Антверпена. Весь город там гулял — и все называли его «еврейским парком». Легко понять почему: каждый день, входя в ворота c Квинтен-Матсейслей [7] , мы натыкались на дам из ортодоксальных семейств. Мамаши с грудными детьми или малышами, которых они держали за руку, громко обсуждали проблемы пеленок, ветрянки и краснухи. Бабушки восхищались своими и чужими внуками, пели колыбельные или делились жизненным опытом. В гуле их голосов было нечто домашнее, превращавшее парк в колоссальную гостиную.

Сегодня, однако, здесь было непривычно тихо. Я ожидала встретить, по крайней мере, старушек, которым из-за предпраздничного буйства пришлось покинуть свои привычные кресла. Но исчезли все, как будто им сообщили, что на этом клочке земли ожидается стихийное бедствие. Симха весело побежал к пруду. Ветра почти не было. Тонкие ветви плакучих ив, опушенные молодой листвой, колыхались, как зеленые вуали. Цивья и Эша спали под капюшоном коляски. Я отвезла их в конец дорожки и пошла за Симхой.

Несколько недель ушло на то, чтобы его приручить. Нас сблизил мой идиш, выученный с дядюшкой Апфелшниттом и не отличавшийся от идиша его мамы. Да и привратник, хотя я одевалась как гойка, вел себя со мною хуже, чем с любым из обитателей дома.

Вдобавок мы с Симхой почти каждый день покупали в кошерной булочной на Пеликановой улице полбуханки хлеба, чтобы весь его скормить уточкам. Тут были свои сложности. Симха, обладавший преувеличенным чувством справедливости, хотел, чтобы все уточки получили поровну, но наглые и толстые всегда торчали впереди. Пытаясь добросить хлеб до оттесненных в задние ряды, он раскручивался, словно дискобол. Мне приходилось ловить его, чтобы он сам не улетел к уткам.