Страна изобилия - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнсис Спаффорд cтр.№ 50

Когда стрельба прекратилась, площадь опустела, если не считать тел; одни шевелились, другие нет. Теперь тут царили два новых запаха: запах горелого, кордита и другой, свежий, жаркий, как у мясного магазина сразу после прибытия грузовика с товаром. Володя потащился назад, к лестнице, за спускающимися солдатами, под его ногами звенела израсходованная медь. На первой площадке его резко стошнило. Мужчина с монашеским лицом подождал его по-приятельски, зажег очередную сигарету.

— Привыкнешь, — сказал он.

Нет, ни за что, поклялся Володя. Нет, ни за что.

Старик взял мешок в зубы и полез на небо; лез- лез, долго лез; старухе стало скучно, она и спрашивает: “Далеко ли, старичок?” — “Далече, старуха!” Опять лез-лез, лез-лез. “Далеко ли, старичок?” — “Еще половина!” Опять лез-лез, лез-лез. Старуха снова спрашивает: “Далеко ли, старичок?” Только старик хотел сказать: “Недалече!” — мешок у него из зубов вырвался, старуха на землю свалилась и вся расшиблась. Старик спустился вниз по кочешку, поднял мешок, а в мешке одно костье, и то примельчалось.

В тот же день, когда на площади в Новочеркасске погибли 28 человек, Хрущев выступил с речью перед советской и кубинской молодежью. Он намеревался говорить о чем-то другом, но по наитию заговорил о повышении цен. Он сказал молодым людям, что надеется: Микоян с Козловым сумеют убедить бастующих в том, что подорожавшие мясо и масло заставят сельское хозяйство “расти как на дрожжах!” Он все крутил эту тему, то так, то эдак. “А что нам было делать?” Он сказал, что правительство верило в здравый смысл граждан. “Мы решили сказать правду народу и партии”. Теперь, зная то, что мы знаем, трудно не расслышать в этих словах смятение и гнев. Заявление Политбюро поразило население, наученное считать, что цены могут только падать, и в то же время оно представляло собой один из немногих примеров в советской истории, когда те, кто принимали решения, на самом деле попытались сообщить народу свои доводы. Хрущев принял совет специалистов. Он попытался поступить правильно, в духе антисталинизма, а в результате лишь снова оказался повинен в массовом убийстве.

Возможно, его настроение удивило молодежь, однако никто не заметил никакого несоответствия — ни в тот день, ни на другой, ни в последовавшие за тем много лет, потому что советскому народу, разумеется, не сказали правду о событиях в Новочеркасске. Кровь с земли смыли с помощью пожарных шлангов, а когда увидели, что пятна все равно остались, на площади за ночь положили свежий слой асфальта. Тела распределили по пяти разным кладбищам и захоронили анонимно, в могилах, уже заполненных более мирными останками. Родственникам так и не сообщили, что сталось с погибшими. Они словно внезапно испарились. В газетах, по радио и телевидению о расстреле не появилось ни слова; на городских студентов и рабочих было оказано сильное давление, чтобы заставить их усомниться в том, свидетелями чего они стали, а если они упорствовали и продолжали об этом вспоминать, то по крайней мере вынуждены были делать это молча, не на людях. Были кое-какие беспорядки, вызванные горсткой бузотеров, теперь все они предстали перед судом и были наказаны за свои преступления. Вмешались власти, спокойствие было восстановлено, вот и все.

Поскольку никто ничего не знал, не считая людей в самом Новочеркасске, а позже — тех, до кого донесся самиздатовский шепот, ничья репутация в результате расстрела не пострадала. Фрол Козлов оставался непосредственным преемником Хрущева, пока в апреле следующего года с ним не случился инсульт. Анастас Микоян продолжал играть роль цивилизованного советского политика. Гораздо более сильные последствия имели события, разыгравшиеся на виду у всех: карибский кризис, в который Хрущев вляпался осенью, когда никто не погиб, но могли погибнуть миллиарды, и неурожай пшеницы в следующем году, положивший конец его предсказаниям об успехах, ожидавших сельское хозяйство, которому он сулил рост как на дрожжах. К тому времени Хрущев обзавелся сияющей лысиной, лишь над ушами остался белый пух. Анекдот того времени: “Как называется прическа Хрущева? «Урожай 1963 года»”. В сравнении с этими событиями новочеркасский расстрел прошел практически незаметно. Он не имел никаких последствий ни для чего — не считая мышления Политбюро.

К 1963 году в схеме академика Немчинова, направленной на преобразование советской экономики математическим способом, сошлись воедино почти все составляющие. По всему Советскому Союзу появились новые кибернетические институты и факультеты, которым не терпелось сложить недостающие куски головоломки — а может быть, нескольких разных головоломок. Создавались математические модели для предложения, спроса, производства, перевозок, расположения предприятий, краткосрочного планирования, долгосрочного планирования, секторного, областного, народного и международного планирования. Поступали заказы на автоматизированные системы контроля для предприятий. Группа кибернетиков, работавших на армию, предлагала всесоюзную систему данных, которую могли бы использовать как гражданские, так и военные. Однако сам Немчинов больше не стоял у руля. Еще одна жертва 1963-го, он был слишком болен, чтобы продолжать бороться за прогресс, выступать в качестве покровителя процветающей, разрастающейся науки, которую помог создать. Когда его собственная рабочая база в Академии расширилась и превратилась в полностью автономный ЦЭМИ, Центральный экономико-математический институт — здание среди грязных новостроек на Нахимовском, полотнище в вестибюле с надписью “За оптимальность в экономике”, — он не смог стать его директором. Союзам единомышленников, которые он создал, предстояло работать самостоятельно. Плавная задача, — сказал он, выступая на новой конференции в Академгородке, — состоит теперь в повсеместном введении результатов исследований”. Остальные не были столь уверены в том, что исследования завершены или что все их результаты указывают на одно и то же. Группа академика Глушкова в Киеве на первое место ставила прямое кибернетическое управление всей экономикой, что позволило бы совсем избавиться от необходимости пользоваться деньгами. Народ из Академгородка призывал к разумному ценообразованию. Харьковский экономист Евсей Либерман вызвал бурю своей статьей в “Правде”, призывая сделать прибыль главным показателем промышленного успеха. Однако все эти интеллектуальные усилия были направлены на скорейшее практическое улучшение советского народного хозяйства — всех его десяти тысяч предприятий, а также систем, которые объединяли и координировали их работу. Отсчет времени до наступления рая на земле, согласно партийной программе, требовал, чтобы экономика в течение 60-х росла со скоростью, с которой она росла по официальным данным 50-х: 10,1 %. Экономисты решили поддержать это предложение, быстро найдя теории применение в цеху. Шахты, универсальные магазины, химические заводы, зверофермы, грузовые склады — все это необходимо было оптимизировать.

Каждый год каждое предприятие в Советском Союзе должно было согласовывать с вышестоящей организацией техпромфинплан. Техпромфинплан включал в себя финансовые доходы предприятия и технику, которую оно собиралось использовать в следующем году, но самое главное — в нем устанавливались производственные планы. Там указывалось, что должно произвести предприятие для выполнения своего плана, в каких количествах и какого качества. Директорам полагались премии, если они перевыполняли план, и штрафы за его недовыполнение. Способы составления техпромфинплана постоянно менялись по мере того, как инициативы сверху перетряхивали советскую бюрократию. Но всегда имелись три основных участника. На самой нижней ступени находилось предприятие, на самой верхней — Госплан, а в середине обычно стоял посредник. Иногда посредники собирали под своим управлением все предприятия одной конкретной области индустрии, и тогда это называлось “министерством”. Например, Минрадиопром — Министерство радиопромышленности. Но в то время о котором идет речь, посредником был совнархоз, региональный экономический совет, которому подчинялись все предприятия в одной географической зоне страны, какую бы продукцию они ни выпускали.