Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Эрлер cтр.№ 104

— В первый раз, в Афинах, когда я увидел тебя на берегу моря, ты смеялась и пела от радости жизни. Что же плачешь сейчас так горько? — спросил он.

— Ты видел меня в Афинах? — Таис от неожиданности перестала плакать, изумление взяло верх над необъяснимой грустью. — Почему я ничего не знаю об этом? — Она яростно насухо вытерла слезы.

— Потому, что это было моей тайной тринадцать лет. Я знаю и люблю тебя на целых четыре года дольше. А было это так… Мы ехали верхом вдоль хвойного леса, когда меня обуял потос и какая-то сила заставила спешиться и углубиться в лес. Сквозь кусты лавра я увидел небольшой обрыв, живописную бухточку и тебя — мокрую, счастливую… неземную. Молния прошла через мое тело и я понял, что произошло чудо. «Я хочу знать, как она живет», — было первой здравой мыслью после того, как я оправился после потрясения. И эта мысль занимает меня больше всех других последние тринадцать лет моей жизни. Так нас свела судьба, даже не понадобилось ей помогать, — пошутил он все же.

— Да, это судьба, замечательная, бесподобная, — согласилась она, и ее глаза снова увлажнились, но уже от любви и восторга. — «Но почему ты не открылся, не связал наши жизни?» — спросила она она.

— Связал. Ты этого не поняла. Да я и не хотел, чтобы ты поняла, на всякий случай…

— Что ты имеешь в виду? — Она подалась к нему всем телом, сжала его колени. Он улыбался загадочно, но в его глазах уже начинало светиться лукавство.

— Хорошо ли ты помнишь наш первый пир в Эфесе?

— Я все наши встречи помню наизусть. Я не помню, что было вчера, но помню все, связанное с тобой, каждое слово, каждое движение.

— Когда ты сказала, что с семи лет жила одна.

Таис подняла глаза к небу и продолжила.

— Ты взял нож, разрезал хлеб. Я еще подумала, зачем он начинает целый хлеб, если есть нарезанный. Отщипнул от обеих половинок, один кусок положил мне в рот… А-а-а!!! — она закричала, как ужаленная змеей, и зажала рот обеими руками. «О, Афина Дева!» — запричитала она [45] .

— Александр, какая же я дура!

— Это я дурак, что морочил тебе голову. Глуп был… — начал было Александр, но бросил, обнял ее и замолчал — слова были ни к чему.

Они долго сидели, обнявшись, так неподвижно, что птицы перестали принимать их за живых, а следовательно, за угрозу. Они всей гурьбой, почему-то бегом, а не летая, гонялись за крабами, которые спасались в воде, куда птицы не рисковали сунуться. Другие птицы — большие, белые, с длинными клювами, наоборот, замирали надолго, высматривая в мокром песке мелких рачков себе на ужин. Воздух был наполнен гомоном многочисленных пернатых, резкими возгласами чаек, беспокойными криками морских ласточек.

Но гомон мира не проникал в их души. Там звучали совсем другие звуки. Говорят, только музыка способна выразить то, что не могут сказать слова, но о чем невозможно молчать — и в них звучала эта волшебная музыка любящих сердец…

Тихо спустились сумерки. Перед ними простиралось чужое море, сливавшееся на горизонте с Мировым океаном, омывающим ойкумену. В этом смысле они действительно дошли до края земли, достигли того предела, к которому стремилась ненасытная, дерзкая душа Александра. Как бы оттягивая минуту окончательного действия, они не торопились омочить ноги волнами Мирового океана. Им хотелось продлить тот редчайший момент, когда ожидание осуществления мечты сливается с ее исполнением. Странно, волнения, гордости не было — было осознанное, уверенное спокойствие, выработанное долгим и трудным путем сюда, на край земли. Но слава богам, не было и пустоты, отчаяния — дошли и что же теперь?! Потому, что конца еще не было, был только поворот. Александр не остановится никогда. Это Таис знала.

Ей пришло на ум, что ее понимание важности пути, а не достигнутой цели, перекликается с мыслями странствующих монахов-«бикшу», проповедовавших новое учение некоего Сиддхартхи Гаутамы, прозванного Буддой — просветленным. Бывший принц, он отказался как от роскоши, так и от аскетизма и нашел свой, срединный, истинный путь. Таис обратилась к Александру, задумчиво глядевшему на море.

— Мы прошли путь сюда вместе, пройдем вместе все другие пути, по которым поведет нас судьба. Я начала понимать, что цель — не так важна, как путь. Это ты имел в виду, когда в Эфесе говорил мне о жизни в пути?

— Получается, что да. Хотя тогда мною руководили другие побуждения и мысли. Приятно, что к одному и тому же выводу можно прийти разными путями, значит, я не сильно ошибался.

— А не здорово ли знать, что были на свете люди, которые думали и чувствовали, как ты сам…

— Ты думаешь об этом «просветленном?» — догадался Александр. — Мне тоже запали в душу его мысли, хотя я и не могу их разделить. За исключением одной: ничто не поможет человеку и не спасет его, кроме него самого. И надо надеяться в жизни только на себя. А пять заповедей Будды, которых надо придерживаться — не убивать, не брать чужого, не касаться чужой женщины, не врать и не пить… Именно это я как раз и делаю всю свою жизнь более или менее активно.

— О каких чужих женщинах ты говоришь? — поинтересовалась Таис.

— Это относится к числу «менее» активно, — рассмеялся Александр, — но случалось же, если быть честным.

— А насчет честности?

— Тебе я всегда говорю правду… Да, несмотря на все отличия, в людях все же достаточно общего, и это радует. Как было бы хорошо, если бы все осознавали свое человеческое родство и стремились к дружбе, единству, а не к вражде. Как объединить людей? Чем? Историей, идеалами? Общим взглядом на мир, религией? Элладу, несмотря на Гомера, общую историю, веру, святыни, обычаи удалось объединить только страхом, только силой оружия! Оружия… — Он покачал головой. — Разве это не ужасно?! На сегодня это действительно единственный понятный всем язык. Или так будет всегда?

— А буддисты говорят, что любовь объединит людей.

— Бог в помощь! — живо отозвался Александр. — Я им желаю удачи, честно, искренне. Но пока индуисты-брахманы, вместо того чтобы откликнуться на призывы буддистов к братской любви, воюют с ними. Люди жестоки по своей природе и не доросли до любви.

— А мы вот любим и счастливы.

— Нам повезло… — Александр улыбнулся ей в ответ полными благодарности глазами.

— Я обожаю твое лицо. — Таис смотрела, не отрываясь, на него, перестав слышать шум волн и крики чаек.

— Я тебе спою, — неожиданно задорно сказал Александр, — не все тебе одной петь.

Таис раскрыла рот и захлопала в ладоши. Александр, как человек талантливый, был талантлив во всем; он умел все и все умел хорошо. Таис обожала его пение, но уговорить его спеть было непросто. Пел он или хором со всеми, или мурлыкал себе под нос одну и ту же строку, занимаясь чем-то другим. И репертуар у него был своеобразный, например: «Мы настигли и убили счетом ровно семерых, целых тысяча нас было…» Или: «В этом мастер я большой, злом оплачивать ужасным, тем, кто зло мне причинит». Вот такое все коварное и ужасное. Особенно жалостливо у него получалась следующая дурацкая песня: «Маленький мальчик, еще неразумный и слабый, теряет, чуть ему минет семь лет, первые зубы свои…» Эта песня особенно раздражала Гефестиона: «Опять про свои зубы заладил!» Таис же, когда услышала это в первый раз, чуть не умерла со смеху. Сейчас же он запел редкую в его репертуаре песню о любви: