Тайная любовь княгини - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Сухов cтр.№ 30

— Видно, не убедить мне тебя, упрямца, — грустно заметил государь. — Если не желаешь мне дать пострижения, то хотя бы положи на меня мертвого монашеское одеяние.

Василий Иванович совсем стал плох, язык у него отнялся, и он беспомощно шевелил губами, творя молитву.

— Отходит государь, — признал митрополит Даниил.

Великий князь приподнял руку для крестного знамения, но потом крепко ухватил митрополитову ладонь и поднес ее к губам.

— Прошу, — шептал Василий Иванович, — не отринь мою просьбу, владыка.

— Платье монашеское несите, — приказал Даниил, терзаемый состраданием. — Да живее же! — яростно прикрикнул митрополит на застывших бояр. — Дышит еще пока наш государь, спешить нужно постриг совершить.

Принесли монашеское платье.

— Куда ж такое короткое! — обозлился митрополит. — Тесно в нем будет государю лежать.

— А ты, митрополит, не горячись, монашеское одеяние нашему государю ни к чему. Великим князем Василий Иванович жил, в белом платье и помирать будет, — властно произнес Юрий.

Митрополит сурово посмотрел на него и произнес во всеуслышание:

— Смертную волю своего брата решил отринуть, нечестивец! Не будет тебе благословения от моих рук. А теперь, бояре, выведите Юрия Ивановича из покоев.

— Вот как ты заговорил, митрополит, — едва справлялся с яростью государев брат. — Жизнь-то, она длинна, по-разному поворачивается. Кто знает, может быть, ты с будущим московским государем рассорился, — на прощание сказал дмитровский князь.

— Господи, помилуй тебя, грешного, — митрополит накрыл епитрахилью [34] голову умирающего.

Оторвалась от московского государя душа в виде тонкого облака и рассеялась среди струек копоти.

Год после смерти Василия Ивановича пролетел змеем о трех головах — куда ни глянет окаянное чудище, всюду лихо.

Поначалу зима выдалась как никогда холодной, и три богадельни подле Симонова монастыря обросли аршинными сосульками, приморозив своих обитателей. Как никогда в эту годину лютым был зверь. Волки сбивались в огромные стаи и наводили на всю округу такой страх, какой московиты не ведали даже при нашествии Мамая. Звери нападали на обозы, раздирали людей и лошадей и совсем близко подходили к кремлевским стенам, чувствуя себя в московских посадах так же свободно, как в дебрях леса.

Небывалый холод выстудил медвежьи берлоги, и добрая дюжина косолапых блуждала по окрестностям в поисках легкой поживы. Медведи были так нахальны, что переходили мосты и утаскивали стрельцов, стоящих в дозоре. Чаще всего жертвой разгулявшейся нечисти становились нищие и бродячие монахи, которым при встрече с лютым зверем не помогали ни спрятанная на груди ладанка, ни молитвы.

Такой же нечестивой в прошедший год оказалась и весна. Лихоманки, спрятанные в снежных горах, ожили с первыми теплыми лучами и, изголодавшись за долгую зиму, с жадностью набросились на поселян, поедая их тела.

Лето в эту годину тоже оказалось злым. Поганый змей пролетал над московской землей и, дохнув снопом искр, запалил хвойные леса. Столица на месяц окуталась в едкий смрад, и за большими тяжелыми облаками не видно было ни куполов соборов, ни крестов. В пламени сгинула часть посадов, а близкие выселки выгорели дотла.

Злые силы успокоились только тогда, когда митрополит Даниил благословил четырехлетнего Ивана Васильевича на царствие. Пропели дьяконы многие лета новому государю, а бояре снесли большие дары, на том все как будто угомонилось.

Но оказалось, что прошедший год — это предтеча большой беды. Теперь средний брат Юрий всех крамольников принимал с милостью, одаривая их щедрыми гостинцами, и держал при своем дворе как первых слуг.

Юрий и ранее заявлял свои права на великокняжеский стол перед малолетним племянником, а сейчас, после смерти старшего брата, во всеуслышание заявил, что если и держать кому самодержавный скипетр, так только ему. Понимая слабость малолетнего государя, прочие Рюриковичи липли к Юрию Ивановичу, как репьи к хвосту лошади.

Особенно откровенны были Шуйские и призывали бояр к неповиновению, утверждая, что кланяться придется не малолетнему государю, а полюбовнику Елены Глинской — Ивану Овчине-Оболенскому.

Юрий отказался от своей клятвы, разослал по многим городам Руси посыльных и велел растолковывать, что целование было невольным. Будто бы насели на него дюжие бояре и объявили — ежели не примет он крестное целование младенцу Ивану, то отвернут ему шею.

Многие из бояр, собрав скарб, тайно покинули родовые гнезда, и было ясно, что ежели Елена Глинская не выставит на дорогах кордон из стрельцов, то через два месяца не найдется даже боярышни, что могла бы подтереть юному Ивану нос.

Не напрасно опасался умирающий государь крамолы. Памятна на Руси была борьба между его дедом Василием и двоюродными братьями, и сейчас, как эхо прошедшего времени, зачиналась откровенная вражда между ребенком-государем и его многоопытным дядей.

Доброхоты передавали Елене Васильевне, что Юрий Иванович собирает по Руси воинников и сейчас его дружина так разрослась, что в численности не уступает стрелецким полкам самого московского князя. А Юрий не успокаивался и отправлял ближних бояр в северные русские земли, где они собирали полки для дмитровского князя. Отроки там крепкие и согласны воевать хоть за польского короля, если бы тот платил каждому из них по десять денег в месяц.

А когда роптать супротив малолетнего сына стали даже ближние бояре, Елена Глинская повелела созвать Боярскую Думу и вышла к вельможам с наследником на руках.

Поднялись недружно бояре, приветствуя великую государыню, так же нестройно и шумно расселись, а потом Андрей Шуйский укорил без стеснения:

— Ты нас, Елена Васильевна, не брани. Мы — люди вольные, сами по себе живем, и ежели мы не ко двору пришлись, так можем и к другому господарю съехать. — Оглядел он бояр, вольготно рассевшихся на дубовой лавке, и так же строго заявил: — Ты вот, княгиня, наших обычаев не чтишь, а только бабе не место среди мужей сиживать. Так я говорю, бояре?

— Так-то оно так, только не каждая баба великой княгиней является, — поднялся со своего места Овчина-Оболенский.

— А ты бы, конюший, помалкивал, это тебе не Спальные покои государыни, — вспыхнул князь Андрей.

— Вот как ты заговорил, вот как ты государыне за свое освобождение платишь! Отодрать бы тебя за дерзкие слова! — потемнел ликом Иван Федорович.

Великая княгиня Елена Васильевна молча слушала перепалку, а когда заговорила, бояре невольно опустили головы.

— Кто я для вас — московская государыня или девка приблудная?! Или матерые вдовы нынче в московском государстве не в чести?! А может быть, великий московский князь — не мой сын, а вы не его холопы? — Государыня строго посмотрела на понурые головы и повернулась к Андрею Шуйскому. — Как смел ты, холоп, госпожу свою охаивать?!