С этого дня я заболел. Заболел любовью. Когда она заходила в комнату к брату и оттуда доносились их разговоры и смех, когда я слышал, как она поет для него, подыгрывая себе на гитаре, мне казалось, я могу сойти с ума; где уж тут сидеть за книжками — я бродил туда-сюда мимо его двери.
В конце концов, она поселилась в моих снах. Я грезил, что мое заветное желание исполнилось, и она поет только для одного слушателя — для меня. Поет завораживающе красивую песню. Я целовал ее гитару. Она была теплой и нежной, как живая. Мелодии были руками Сунми и обнимали меня, звуки гитары были ее губами и касались моих губ. Мне снилось, что я нахожусь внутри гитары. Там так, как и должно быть — темно и уютно. Я попадаю туда через лабиринт, оказываюсь в пещере, которая по размеру и форме точно соответствует пропорциям моего тела, она будто специально создана для меня. Мне там удобно и спокойно, как в детстве. Эти мечты и сны до предела разжигали мою молодую плоть.
9
С каждым днем мы с братом все больше отдалялись друг от друга. Моя неприязнь к нему росла одновременно с любовью к Сунми. Я был одержим своими чувствами, думая, что любовь мужчины к женщине не может быть ошибкой. Все стремятся к любви, ею можно гордиться. Кто бы ни был предметом этой любви. Тогда мне казалось, что в любви все равны. Но ни одна любовь не существует в вакууме. В каждой любовной истории бывают встреча, признание и расставание. Каждая любовь отличается от другой обстоятельствами, в которых она развивается. В этом уникальность каждого романа. Тогда я не осознавал этого. Я намеренно закрывал на это глаза. Как обычно бывает, одержимость чувством не давала мне увидеть правду и создавала для меня собственные истины.
Я задавался вопросами, может ли моя любовь быть ошибкой и что мешает ей проявиться в полную силу. Я спрашивал сам себя и сам же отвечал. Помехой было существование моего брата. Меня не интересовало, почему из всех женщин на свете я выбрал именно его девушку. Я спрашивал: почему между мной и моей любовью была преграда в его лице? Все мысли на эту тему исходили от меня, сосредотачивались на мне и оставались внутри меня. В начале был я. До меня ничего не существовало. До моей любви не было и не должно было быть никакой другой любви. А то, что было, не могло быть правдой. А если другая любовь была неправдой, то и доказать ее существование было невозможно. До моей любви не было и не должно было быть любви брата. А если она и была, то это невозможно было доказать. А если возможно, то дело принимало слишком серьезный оборот. Это становилось опасно. Да, это так. Моя любовь была серьезной и опасной любовью.
Когда брата не было дома, я прокрался в его комнату. Я вторгся на территорию соперника, чтобы найти улики (я и сам толком не понимал, какие), мое сердце билось, а лицо горело. Я не был уверен, что мне удастся обнаружить свидетельства, которые полностью изменят ситуацию, но с пустыми руками мне уйти не пришлось.
Как только я открыл дверь в комнату, я почувствовал: то, что я ищу — здесь, у меня закружилась голова. На секунду помутилось в глазах, и я, кажется, приложил руку ко лбу. Я почувствовал сбивающий с ног аромат, незаметно ставший частью меня самого запах — ее запах, запах Сунми. Комната брата пахнет Сунми. Здесь нет запаха брата (да какой у него там запах, я и не помню), здесь ее запах. Это было ошеломляюще и грустно. Они так тесно связаны, так близки. Я чувствовал невыносимую ревность к брату, которому принадлежал даже ее запах; в ярости я копался в его вещах. Из кучи фотографий, которые еще не были разобраны, выпало фото Сунми. Увидев ясную улыбку Сунми в окружении цветущих вишен, я, ни секунды не сомневаясь, схватил фотографию, как будто пришел сюда ради этого снимка. Когда я обнаружил рядом кассету с надписью «Ухёну от Сунми», думал, что у меня разорвется сердце. Взяв еще и кассету, я вышел из комнаты. Фотография опустилась на дно ящика моего письменного стола, а кассету я поставил в плеер. С этой минуты я не вынимал ее оттуда и сидел за учебниками, надев наушники, в которых играла песня Сунми, посвященная брату. Я открывал ящик и подолгу смотрел на ее лицо на фотографии.
Брат заметил неладное на следующий день. Удивленно склонив набок голову, он спросил, не заходил ли я случайно в его комнату. Я с невинным видом ответил, что ничего такого не было.
— Странно, куда же делось?..
Брат обшарил весь письменный стол, заглянул во все ящики. Потом стал искать в коридоре, в кухне, в гостиной. Я знал, что он ищет — фотографию Сунми и кассету. Но всем своим видом давая понять, что мне, якобы, ничего неизвестно, я надел наушники. Ее песня ласкала мой слух. И не только звук ее голоса был сладок для меня. Сюда примешивалось удовольствие от того, что я слушаю ее песню прямо у него под носом, а он не подозревает об этом. Больше всего я наслаждался чувством удовлетворения. Ведь в те минуты все было так, будто я отобрал Сунми у брата.
С того дня брат, уходя из дома, стал запирать комнату, открыто демонстрируя мне свое недоверие. Но в доме была запасная связка ключей от всех дверей, так что он зря старался. Я мог заходить в его комнату, когда мне вздумается, вдыхать запах Сунми, находить среди его вещей следы ее пребывания.
Однако я приходил в его комнату не только за этим. Много времени я проводил там, разглядывая снимки, сделанные братом. Небо охваченного дымом города, струи слезоточивого газа на фоне небесной синевы, потасовка стенка на стенку, перекошенные лица, взмывающие вверх дубинки, флаги в руках, искривленные губы, выкрикивающие лозунги — вот что я рассматривал подолгу. Эти фотографии показали мне, что происходит на улицах моего города. Помогли мне осознать, в каком мире мы живем.
Я не задавался вопросом, почему он снимает все это. Меня больше интересовало то, почему он не фотографирует ее. Среди снимков не было ни одного, на котором была бы Сунми. Может быть, и тот, что я украл, сделан не братом. Странно, ведь так естественно сфотографировать любимую девушку на фоне живописного пейзажа. Даже учитывая все его теории насчет честности фотографа и профессионального чувства долга. Нет, я этого не понимал. И как она могла влюбиться в такого парня? При одной мысли о Сунми мне становилось больно.
Как бы то ни было, она подарила ему еще одну кассету. Я удостоверился в этом лично в его комнате. У меня мелькнула мысль забрать у него магнитофон, но не хотелось так явно привлекать внимание, и я сдержался. Однако я вышел оттуда не с пустыми руками. Затаив дыхание, я унес с собой записи всех ее новых песен.
Пленка прокрутилась до середины, и зазвучал их смех — это была запись их шутливого разговора у брата в комнате. Она спела пару песен, а потом они начали болтать, и все это записалось на магнитофон.
— Красавица ты моя, — говорил он.
— А ты мое чудовище, — хихикала она в ответ.
— Спой мне ту песню, «Сделай фото души моей, мастер», — говорил брат.
— Ой, я как раз собиралась спеть эту, про мастера, — отвечала Сунми. — За дверью никого нет? — спрашивала она.
— Не волнуйся, мама еще не вернулась, отец ушел прогуляться, а этот чудик все равно в своей комнате занимается, — отвечал он.