Дивертисмент братьев Лунио - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Ряжский cтр.№ 25

Вот когда Дюка ахнула, так ахнула, до отказа распахнув маленький рот и прижав ручки к своим грудным пупырышкам. Это был полный триумф, означавший открытие новой упаковочной линии в семейном деле. Под такую оригинальную упаковку подпадало немалое количество Дюкиных изделий, как сработанных уже, так и будущих, в силу своей эстетической простоты и редкостно подходящей для дела универсальности.

– Нет, всё же права я была, – сказала тогда она на полном серьёзе, – ты у меня настоящий гений, не метафорический.

Так это слово и уехало в непонятку, оставшись невыясненным, потому что некогда было Ивану пережить счастливую оторопь после такой похвалы и поинтересоваться у Дюки значением этого хорошего слова. Два дела, возникшие одновременно, взятию не поддались.

Так дела с переменным успехом в ту или иную сторону обстояли до момента, когда у Дюки прекратились регулы. Подобные расстройства здоровья в её маленьком организме случались и раньше: и до её жизни с Иваном, и во время этой жизни. Таким эпизодам она не удивлялась. Скорее сам по себе удивлял тот факт, что наиглавнейшее доказательство здоровья женской функции вообще возможно у женщины с её диагнозом. Медицинская наука, с которой время от времени Дюка сверяла свои знания в этой области, говорила разное, но в большинстве своём малоутешительное, страхуя себя от неполного знания предмета и недостаточной изученности мирового опыта. И могло и не могло... И бывает, а не всегда... Возможно, но при определённых условиях... Допустимо, однако только если принять во внимание сопутствующий фактор риска... Ну и так далее.

Ко дню окончательной потери месячных шёл уже третий год их совместной жизни под крышей Лунио, и при этом они отлично, как казалось обоим, приладились друг к другу в достижении супружеской близости. Она спала впритирку к своему большому и тёплому мужику, а под утро, когда становилось чуть прохладней, Дюка, продолжая видеть сны, сбивалась в комочек, и этот голый комок вкатывался под Иванову подмышку, извлекая оттуда горячую добавку. Его необъятную ладонь она пристраивала сверху и накрывала ею половину своей спины, образуя для себя ещё одно грелочное покрывало.

Однако малость эту тот, могучий и храпящий, как правило, не замечал. Постепенно, начав жить и спать вместе, оба за два с половиной совместных года втянулись в такое постоянство, и уже не хотелось чего-либо менять. Власть за окном их дома жила своей отдельной от них жизнью, а они жили своей, очень неплохой и удобной. Сталкиваться с властью приходилось, лишь когда включались телевизионные новости и оттуда в воздух семьи Лунио вытряхивались сведения, сводки и отчёты о надоях, успехах и визитах. Впрочем, теперь Иван вслушивался в эти рапорты не столь чутко. Стал подозревать, что врут. Хотя Григорий Наумович, единственный из тех, кто хотя бы как-то мог прояснить для Ивана особенности внешней жизни, никогда этого не делал и делать не собирался. Не знал чего ждать от зятя, каких его непредсказуемых шагов, если любой случайно начатый домашний разговор с ним безмотивно обретёт вдруг внезапную серьёзность. Правильней и лучше было отмахнуться или отшутиться.

А вообще ему нравилось то, как выстроилась жизнь в его доме. Не думал, что случится у дочки с громилой этим такая спайка. Да что зять ещё и работать станет, и втянется как умалишённый, с результатом и реальной стоимостью своего труда. Думал, где же он просчитался, почему не увидел в глупом этом громиле вполне приемлемого человека. Или нет его, нормального, по сию пору, а есть один камуфляж? Видимость? Затянувшийся приступ аномальной случайности трудового разума?

Карманные деньги, что Гирш прежде регулярно выдавал Ивану, остановились. Теперь это было просто частью домашнего бюджета, честно заработанной трудолюбивым зятем. Да и не он выдавал, а Дюка, из тех, какими с ней расплачивался очередной покупатель. И не выдавала, а тот из них брал, кому было надо – столько, сколько требовала та или иная покупка или нужда. И пить Иван стал реже и меньше. И даже выпивал уже не так часто. Разве что по окончании новой придумки или при удачной доводке бывшей уже в употреблении идеи. Дюку это не смущало. То, что она в своё время получила сведения о женихе как об объекте непьющем, давно забылось и стёрлось. То, в каком режиме он употреблял пиво и белую, её мало волновало – из разума не выходил, никакими дебошами не пахло, злой не становился при любом типе алкоголя, а дышал, если перегар, то всё равно в сторону и существенно выше тех зон, которые были доступны её обонянию.

Зато трудился, и ему не надоедало. В тот день он тоже не бездельничал. Как пришёл с рынка, сразу сел обделывать коробочку серебряными уголочками. Это было совместной их придумкой. Сами уголки изготовляла Дюка, с помощью специальных приспособлений – дело было довольно кропотливым и требовало другого типа умений, не его. А уж он крепил уголки эти объёмные, с округлённым завершением на коробочкины углы, по образцу заделки краёв фибрового чемодана. Только там было латунное и на заклёпках, а тут – серебряное и на миниатюрных шпилечках. И добавляло к цене готового комплекта приятную часть стоимости.

Дюки не было, ушла в женскую консультацию, куда ходить ненавидела и всячески этих походов избегала. Сами понимаете. Но сейчас было нужно. Терпела до последнего, пока уже нельзя стало не забеспокоиться. Тогда и пошла.

Вернувшись, сообщила – беременна. Хочешь – верь, не хочешь – всё равно поверить придётся, всё подтверждено и необратимо. Иван как раз заканчивал старательно насаживать последний серебряный уголок и собирался хвастануть перед ней готовой упаковкой, всей целиком. Однако новость, принесённая женой, перебила его намерение и разом опрокинула голову в размышления. Всю целиком.

Словно вражеская подлодка, хоронившаяся до специальной поры меж подводных ущелий, откуда-то снизу и сбоку всплыла нежданно, так же обдирая бока, пена воспоминаний, посреди которой, толкаясь и давясь, барахтались давние подробности и детали старого разговора с тестем. Предупредительные намёки Григория Наумыча и его, Ивана, ответные и ультимативные слова. Разговору этому было уже два года и ещё около половины.

Всего один день назад всё это могло казаться ему невероятно далёким, глупым и безвозвратно утилизированным памятью. Но оказалось, что в нужный момент память его, сопряжённая с непривычным страхом, как птица с импортным мужским именем Феликс, про которую он слышал, но не помнил от кого, восстала из праха, чтобы по новой начать будоражить и тревожить воображение.

До того как сообщить новость, Дюка не могла не подумать заранее о возможной реакции своего гражданского мужа. О детях до того они не говорили никогда. Как будто их не бывает на свете вообще. Темы нет самой. Или же бывают, но чего молотить-то про пустое?

Сам Иван вопрос не поднимал, словно такое происшествие не могло случиться никогда – просто в силу несоразмерной разницы между его и Дюкиной плотью. По причине близкой, но иначе для себя сформулированной Дюка тоже темы этой старалась избегать и даже не пробовала начинать. Именно такой за два с лишним года установился между ними негласный мораторий насчёт предмета для обсуждения.

Но когда узнала, что залетела по-настоящему, не как ущербная карлица, а как настоящая репродуктивно устроенная женщина, то и думать про это дело стала по-настоящему, по-женски, с полным подключением головы. Про мнение Ивана относительно вероятного потомства, она, как известно, была не в курсе. Гиршу и в голову не могло прийти до нужной поры ставить дочь в такую малоприятную для неё известность. И сейчас она, сомневающаяся, шла на разговор с мужем.