Чай пили, торт, разговаривали: у них были, в Медведково, в смежной, но вполне приличной двушке, недалеко от лесополосы вдоль линии железной дороги.
Говорит он:
— Много воздуха у нас, лес наш смешанный, на любой вкус, так что приезжайте и гуляйте себе на здоровье. И вам полезно будет и папе, а то вы там на йоге своей дышите подвальным и спёртым, а тут будете вдвоём компенсацию воздушную получать. А уедем в отпуск, так можете пожить у нас — чего у вас там в центре хорошего, одни газы с выхлопами да шум с вонью и толкучкой вечной.
Говорит она:
— И бросайте вы работу свою, Александра Михайловна, ну сколько можно на кафедре своей трудиться, вам давно пора о себе подумать, о собственном здоровье, а не через весь город мотаться туда к студентам своим. Им ведь только и надо, чтобы добротой вашей попользоваться да зачёт проставить, а то, что это в нагрузку и в нервы, никто не думает, так или не так, дорогая вы наша?
А Владленчик мой кивает в согласие, улыбается нашему единению с его родными и чай с тортом подливает.
И всем хорошо и пристойно, хотя чужая я им пока, не до конца близкая.
А потом покатилось всё быстрей у нас, как под гору.
Стали ночевать у меня два раза на неделю.
Говорю:
— А чего же ты меня к себе не позовёшь, не покажешь своё жильё?
Он:
— Мне просто стыдно, милая, и позорно после хором твоих боярских в коммуналку к себе звать, не хочу, чтобы ты перестала уважать меня за убожество моей жизни.
Я:
— Ты бы знал, на какой конюшне сами мы жили, пока бабушку послом в Швецию не отправили, знаешь, как удивился б.
Короче, побывала там. Квартира с ещё тремя соседскими семьями, но сам дом крепкий, о выселении под снос говорить не приходится.
Бесперспективный.
И больше не ходили к нему, всё время у меня были, когда вдвоём.
Он поразительно поэзию помнил, Тряпкина почти всего наизусть чесал, от обложки до обложки.
Говорю:
— А чего же сам поэтом не сделался настоящим, а только любительским для одного себя, раз имеешь призвание и такое высокое чувство тяги к рифме?
Он:
— Потому что плохо я ничего делать не умею, а равно Тряпкину всё равно никогда не сочиню. И тогда для чего вообще было мне начинать? Если бы не родился он на свет и я бы не узнал его стихи, то, вероятно, стал бы и я поэтом. А так нет, не случилось, извини.
Знаешь, бабушка, после такого откровения я его ещё больше зауважала и прониклась. Паша говорил, помню, не нужно стыдиться своих слабостей, если они не приносят другим людям зла или неудобств. Кроме того, слабости способствуют познанию мира, заставляя человека устремляться к совершенству, если только он не законченный дурак или полностью бездарен и безнадёжен как личность.
Я:
— Ты замечательный, потому что не стесняешься признаться в слабости. Мой бывший, который уехал с концами, говорил, что если слабый человек недоволен чем-то, то он предъявляет претензии к людям, а если сильный недоволен, то предъявляет к самому себе. Значит, ты сильный, Владик, а не слабый, не наговаривай на себя, пожалуйста.
Он:
— Сильный не я, а ты, потому что проявляешь великодушие к моей слабости. И понимаешь, Шуранька, я слабый не вообще, а только характером, духом самим. Духа мне не хватает порой. А слабость духа отнимает много сил.
Я:
— Тогда ешь чеснок. А я за компанию. Когда вместе, то не так духом воняет на друг друга.
Улыбаемся, тоже вместе, хорошо нам, и шутить и понимать, про что пошутили.
Я:
— А ещё он говорил, что сильных не бьют, а убивают. Согласен?
Он:
— Он философ был у тебя, что ли? Откуда такие познания про слабосильных?
Я:
— Он был скульптор с протезом вместо ноги, поэтому был в курсе. И фронтовик к тому же. Но в конце концов оказался слабаком, променял меня на носатую уродину и бросил на попечение судьбы.
Он:
— Я бы никогда этого не сделал, Шуранька, это просто в разум не укладывается по отношению к тебе, плюс к тому канон моей католической веры не допускает подобного в принципе.
Так и общались мы с ним, душа в душу и регулярной постелью на двоих, которая в считаные разы вернула меня в полноценный женский род и вновь заставила поверить в своё предназначение быть единственной для единственного.
А через какое-то время случайно через паспорт его узнала, что день рождения скоро, хотя сам молчит, не выдаёт.
Думаю, дай сюрприз сделаю, одарю внезапной радостью, без предварительного уведомления.
Дождалась дня, взяла абрикотин, торт песочный, как он любит, плюс подарок приобрела, часы на натуральном кожаном ремешеке.
И пошла к нему, знала, что в это время он дома должен.
Выхожу из лифта, а сама просто дрожу от нетерпения моего неожиданного сюрприза.
Звонить собираюсь, а дверь сама распахивается, из неё сосед его выходит алкогольный, в трусах по колено, и больше ничего на нём.
С мусором ведро выбрасывать.
И дверь нараспашку, а на меня не смотрит, как на случайную фигуру лестничной клетки.
И потопал вниз выносить.
Я прошла в квартиру, дверь осторожно прикрыла не до конца, и к его четвёртой по счёту дверке, чтобы с ходу ворваться и сразу же ошеломить часиками и абрикотином. Ведь мечта любой женщины — быть женщиной мечты, тем более если она еще и в паре с приятным подарком.
А только слышу, оттуда голоса просачиваются через щель, не один дома, получается.
Меня сначала слабой ревностью кольнуло в грудь: думаю, почему же не со мной он в такой день, а с посторонними? Или хотя бы не один, раз так про себя скромничает.
Не прохожу вовнутрь, вслушиваюсь.
И узнаю второй голос. Сын это его.
Ну, тут меня отпустило сразу, я набрала в себя глоток освободительного воздуха и уже собралась толкнуть от себя вместе с дверью, как услышала, отчётливо — так, что страшней не бывает. Попробую передать весь разговор между ними, как я его запомнила, почти с полной точностью.
Отец:
— Да как же она могла, дрянь такая, лапшу мне эту сраную на уши вешать! А ещё цацу строила из себя, с кафедры рукотворно-прикладной! Сучка голодраная!
Сын:
— То-то и оно, папа, в том-то и дело всё, и никаких сомнений больше нет теперь и быть не может. Лично в аудиторию заглянул, своими глазами пронаблюдал, как стоит: голая вся, не прикрытая даже листиком фиговым, сиськи вперёд, жопу свою выпялила напоказ, голову откинула, и глаза от удовольствия прикрыла свои бесстыжие. Наслаждается! А их там человек двадцать пялится, кто рисует, кто под нос ухмыляется, а кто подмигивает сучке этой твоей. Без ничего абсолютно от самого низа до макушки, а самой хоть бы что — дело для неё, видно, привычное да накатанное. Там мимо шёл один, так я вежливо прошу его заглянуть со мной заодно и спрашиваю, что знаете, мол, эту вашу манекенщицу, кто такая? А он говорит, так это наша старейшая натурщица, лучший демонстратор пластических поз, Коллонтай Александра Михална. Ты понял, пап? Это у них бляди теперь так называются, по-хитрому, чтоб и давать кому ни попадя, и попутно блядский стаж себе зарабатывать.