В тот год я выучил английский - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Франсуа Дюваль cтр.№ 17

Столь же свободный, как и Мэйбилин, зайдя на секунду к себе в комнату, я заснул в пять вечера, растянувшись на кровати, видя во сне ботинки мистера Джермана, в которые он заливал масло, эти ботинки в четырнадцатом году не давали мерзнуть ногам в траншеях. И в то время как она была в баре «Стабл» вместе с Сэкаем, я встретил Тину. Она мне сказала, что Колетт нет дома и бесполезно ее ждать; черт его знает, кто были все эти Тины, Колетт, Элены — только имена, написанные каракулями на полях тетради, говорят мне, что они действительно существовали. После того как Тина мне сказала, что Колетт не придет, так как она на вечеринке в Королевском колледже, мы с ней пошли в бар «Сент Джордж энд Драгон», где быстро осушили по первой пинте темного пива. Прежде чем взяться за вторую, такую же полную, готовую перелиться через край, я почувствовал прохладу стеклянной кружки между пальцев и пены на губах. Внизу тек Кэм, и бар нависал над водой, был так переполнен, что можно было представить, как он отрывается от берега, его подхватывает поток воды, и река уносит в темную даль толпу людей под невыносимые гам, крики и смех.

Затем Мэйбилин уехала на три дня в Лондон.

Чтобы отвлечься, Симон и я встретились в «Вар-сити» во время ленча, чтобы там позавтракать: апельсиновый сок, картофельные оладьи и fried eggs sunny side up — мне всегда нравилось это выражение, которым называлась глазунья, особенно что она sunny side up [107] . Моя квартирная хозяйка каждое утро задавала мне один и тот же вопрос: «Chris, do you want your eggs sunny side up?» [108] Это не разумелось само собой, так как белок мог быть разбит на желток сверху; он тогда был окутан, заключен в подвенечное платье, защищен пленкой, которую можно было разорвать, даже не коснувшись вилкой, а просто дотронувшись до нее. Черт его знает, почему желток начинал появляться каплями, в этом было что-то совершено непоправимое, он медленно вытекал и направлялся в сторону края тарелки — мне всегда это не нравилось, я видел в этом что-то вроде неуместного вторжения на чистую поверхность тарелки. Эта впустую потраченная зарождавшаяся жизнь всеми силами сопротивлялась, когда мы с трудом пытались ее отмыть. Многие люди похожи на меня: как только они видят, что желток собирается вытечь, они делают все возможное, чтобы помешать этому невероятному бегству, это превращается в состязание скоростей; ножом или вилкой мы разрезаем картофельный оладушек и делаем из него мини-преграду, не желая, чтобы все шло своим чередом, хотя конечно же всё было тщетно и заканчивалось тем, что желток одерживал победу, а мы просто при этом присутствовали.

Мы всячески пытаемся сохранить положение глазуньи, медленно уменьшая пространство вокруг желтков. Обычно эта веселая пара всегда обещала и заключала в себе прекрасный день, глазунья была хорошим предзнаменованием.

Глазунья, как ее называют по-английски sunny side up, была потрясающим языковым изобретением, оно могло родиться только в стране туманов, равнин, покрытых вереском, Шерлока Холмса, скал из белого песчаника, которые вдавались в море со стороны Торквея, где вдалеке рыбаки на своих лодках вытаскивали из воды сети. Глазунья была приглашением взглянуть на жизнь с хорошей стороны, двойным подмигиванием, заставляла нас подниматься каждое утро на рассвете.

В то же время я был согласен с представлением древних греков, что над нами существует рок, темные и светлые полосы, счастья и несчастья. Счастье зависит от капризных сил, под их влиянием мы непроизвольно находимся, нам остается только смотреть, как плывут по небу четко очерченные, безмятежные, мрачные и давящие облака, которые выше нашего понимания и действий. В жизни происходят события, когда мы не можем ничего сделать или можем так мало, что это дает только иллюзию свободы. Мы думаем, что в один момент можем изменить ход событий, но в конце концов приходим к выводу, что это только пустое ожидание. После всего произошедшего я подумал: мысль о существовании судьбы не так уж устарела.

Владелец «Варсити» — грек с ужасным и резким акцентом, царапая пол, выдвигал стул и говорил каждому входящему клиенту «Please, sit down» [109] . В его голосе звучала такая настойчивость, что невозможно было не подчиниться. Он только что принес нам счет, а мы ждали прихода Барбары. С ней была девушка, с которой мы были незнакомы, это была ее подруга Дженнифер: в ней первоклассно сочетались ум и красота, она приехала на выходные из Эксетера и всячески старалась не выглядеть снобом. Тем не менее мы сразу, как только начали разговаривать, поняли, что разговор должен быть на определенном уровне, которого надо придерживаться. Я тут же заметил, что она очень понравилась Симону. Он громко смеялся еще и от мысли, какой день нас ожидает, быстро вывел нас к сельской дороге. Я неуверенно шел следом за ними, чувствуя, что в моей колоде не хватает карты.

Симон обожал старые машины с открытым верхом, которых уже нигде не встретишь, кроме как на поворотах маленьких сельских улочек, они оставляли за собой следы колес и гул шумного устаревшего мотора. За правым рулем таких машин всегда сидит человек в головном уборе, похожий на Джона Стида, словно выпрыгнувшего из телесериала, по-английски «Мстители», по-французски «Котелок и кожаные сапоги», и возможно, рядом с ним будет мисс Эмма Пил, ее золотисто-каштановые волосы будут развеваться на ветру. Это картинка идеальной современной пары, о какой мечтают, даже не осознавая этого, с равенством полов, с некоторой дистанцией в отношениях, полными юмора и иронии. Симон уговорил владельца гаража одолжить ему это «маленькое чудо» на выходные. Мы все уселись и отправились в Грандчестер. Грандчестер располагается вдоль Кэма, в двух или трех милях от Кембриджа; он укрылся посреди фруктовых деревьев, не случайно это место названо Орхард, то есть фруктовый сад, дикий, где стоит маленький деревянный домик, подают чай, кексы и пирожные и вас встречает рассредоточенный строй шезлонгов, которые давно уже было пора списать, на них натянута старая двухцветная ткань с широкими синими и белыми или красными и белыми полосками. Когда падаешь в шезлонг, каждый раз возникает ощущение, что ты неудачно ударился задом о землю, затем приходит чувство, длившееся долю секунды, что падению не будет конца, в последний момент понимаешь, что счастливый случай тебя спас. Это место, где можно стать счастливым. Мы расположились самым лучшим образом, какой мог быть, что не было ни малейшего желания двигаться. Англичане обожают это, и мы тоже. Я только не понимал, почему Мэйбилин нет с нами.

Сад, в некотором роде, был предоставлен сам себе: никакой геометрии, дорожек, острых и прямых французских углов, а наоборот — мягкое запустение, задуманная небрежность. Трава была высокая и густая, приподнятая на маленьких земляных холмиках, фрукты не собраны, они гнили там, куда укатились, мы ждали, что вот-вот появится девочка, преследующая белого кролика. Часть волшебства заключалась в том, что заранее было неизвестно, придет ли кто-то и накроет столы, разбросанные на маленькой лужайке. Между ними было первоклассное пространство, сохранявшее уединенность каждого. На раздаче напитков за деревянным прилавком, на котором стоял чайник, две толстые англичанки ленивыми жестами раскладывали кексы и пирожные. Простояв в очереди в два-три человека, никогда не забывайте — совет Барбары — попросить добавить взбитых сливок, чтобы они шапкой укрыли пирожное.