Лестница на шкаф - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Юдсон cтр.№ 153

Глава седьмая,

в которой Илья лезет в люк и оказывается в подземном мире. Костер. «Сироты Льда». Разговоры. Во многия знания — бездна обходимости.

Цепляясь за скобы из ржавого железа, вбитые в древний, в трещинах, бетон, сам удивляясь, что нога не скользит и рука непринудительно тверда, будто век так лазал (знать, инстинкт, вздохнул бы дедушка Арон), Илья начал долгий спуск в заброшенный канализационный колодец. Из глубины тянуло теплом, а после и слабый огонек замерцал. Внизу оказалась круглая цементная площадка, от которой отходили трубы-туннели в человеческий рост. Илья как-то сразу понял, что вот по этой трубе можно далеко и с пользой пройти, да и ходят по ней, она обжитая, протоптанная, а две другие до дрожи нехорошие, опасные. Ползает там разное, развелось в темноте, на коротких кривых лапах, скребя когтями… Жалко, что пращурами не зарешечено наглухо.

Посреди площадки был разложен костер, вокруг него сидели люди в черных ватниках, пекли клубни и разговаривали. На Илью они внимания не обратили, словно то и дело к ним сверху лезут блуждающие глазами обмороженные в рыжей щетине в рваной шинели с узким ножом в зубах. Только один обернулся (лучше бы не оборачивался, лица нет, сплошной заросший шрам), спросил, медленно растягивая щель рта:

— Мега метет?

Илья кивнул.

— Гут и хорошо. Иди. Грейся.

Илья смущенно сунул стилет в рукав и сел к костру. Потеснились, дали место. Илья покосился — что за люди, не изжарят ли за разговором на угольях. Вроде не дикие, сидят не на пятках. На ватниках у них сзади и спереди были нашиты белые большие буквы — от «азеф» до «ядут» — вместо имени. A-а, «буквари», успокоился Илья, они же «Сироты Льда», читывал, как же: «И создал Лед Всемогущий буквы льдыни, и сотворил из них — слово за слово — мир-речь». Логико-философская поэтика. Интеллектуалы канализационные. Люди Подзимья. Не страшно. Илья подобрал какой-то пруток и, сопя, принялся вытаскивать из золы клубень покрупнее.

Люди горько переглянулись, вежливо вздохнули, для свою беседу:

— …и в партере литургии владыка Питирим гордым шепотом, чтобы многие слышали, блядословно утверждал: «А Четвертому Пятикнижию не бывать!», а я ему дышу на ухо: «Шестерим, владыка-то? В сексты метим?» Как он меня семисвечником!.. Осьмигласие!

— Вот так они и блюдут чистоту рясы… Гореть им во льду!

— Протоиерей один ранний, постриженник Святыя Снежныя Горы, духовный писатель, верно написал: «Огонь этой веры — фосфорический блеск гниения…»

— Страна темная, а человек светится. Допились!

— Всех духовных забот — как пироги поднимутся…

— О, народ боговдумчивый: одной рукой крестятся, другой — зад чешут.

— Сто лет не пороли — и пропала культура!

— «Песцовая книга» гласит: «От веры неправедной растет варварство и зло Колымосквы, ответвляется равнодушие ко всякой мысли и справедливости».

«Ча-а, да-а, — снисходительно урчал про себя Илья, перебрасывая, слегка обжигаясь, с руки на руку очередной клубень и жуя его с горелой печеной шкуркой, о, сладкая накрахмаленная сытость бытия. — Такого рода парадоксы хороши сидючи у костра, поглядывая в телескоп на крышку люка, но далее их пускать не следует — забьют гвоздями, взять меня, навинушку, да у меня из ладоней и возьмут, обездоленного…»

Говор вокруг продолжался, приятно убаюкивая. По большей части разглагольствовал вполне народный тип, какой только и мог сложиться в державе с ее бездорожьем и долгим мужицким умом — звали его, судя по ватнику, Ферт. Весь перекособоченный, разноногий — ни ухабы ему явно не помеха, ни рытвины. Оракул здешних мест, вещун. В основном, предвидел снег. «Этак и я могу. Диво нехитрое, — лениво размышлял Илья. — А славно я заполз, изгнанник, обрел пристанище в нижних настилах, гостя не гонят — уже ура, трещит костер, как неугасимая перед киотом, гомонят людишки…»

Люди, окружавшие костер, вдруг встали на колени, протянули ладони к огню и затянули: «Спасибо, Лед Единый, греющий души наши…» Отпев псалом, они расселись уже как попало, кто-то и прилег, подперев голову беспалой рукой, кто-то ладанку достал, начал ногтем расковыривать — нюхнуть да чихнуть, кто-то костылем своим принялся ворошить в золе — искать испеченные клубни. После Ильи — вряд ли…

— Знаешь, зачем жгут костер? — спросил вдруг Ферт.

Илья пожал плечами, кивнул:

— Греться. Тепло. Можно также вычислить трение огня.

— Это тоже. Но главное, чтобы угли были — письмена писать… Мы тут чего сидим — мы Буквы выводим…

Ферт взял уголек, подбросил на твердой белой, лишенной линий ладони, вставил в расщепленную деревянную палочку — показал Илье.

— И о чем пишете?

— Да как тебе попроще… да Буквы, собственное пишем — прописи… Вон в той трубе все стенки исписали. Чистые помыслы, лед в рот, облатка тает, легкость кисти, такое облегчение души — самого себя выводить, описывать!

Да, внутренне кивнул Илья, согласен абсолютно, раз уж сидеть в старом канализационном люке, так хоть быть свободным в выборе стиля…

— А Колымосква прельстилась, погрязла, — строго продолжал Ферт. — Только и алчут к ближнему подобраться да возлюбить. Так и норовят словить на волосатых задах. Приголубить! Ровно с луны сорвались… И все это — неповоротливо, лениво, враскачку. Коллапс косолапый, ступорище, отсутствие брожения по снежку. Ума зрения лишились, прощелыжники, — уперто веруют в деревянных болванов, возводят каменные капища, пресмыкаются перед намалеванными ликами… А того в толк не возьмут, что Бог разлит везде в природе и застыл, и он есть — Лед. Очевидно, что Лед разумен, и он гораздо сложнее наших представлений о нем. В его ломком ходе, трещащем движении ощутимо выражается всезрящая воля. Лед наблюдает за нашими кельями и ульями: «Чьи же были глаза-то? А мальчика!» Он спрашивает нас, по-древнему истово: «Онвад с Унадрои?» Лишь те из роя, кто умеет читать священные знаки Льда — намерзь — одни и спасутся в подземных дуплах, пересидят гнев Его. А остальные рода повымерзнут вместе с песцами, сдохнут с холоду… И этому я учу, и другие други-Буквы тоже. Мы тут — отпавшие от верхнего пустославия, разуверы.

— Сироты Льда. Мы. Одни на льдине. Откололись сердцем спецом, — проскрипел человек с лицом-шрамом по имени Глаголь.

— И мы продлимся, а они — пропадут, — поддакнул морщинистый старичок Еръ.

— Туда им и дорога на одной лыже, — вякнул кто-то кротко.

— Рухнут верховоды — в сверхпропасть…

— Вы люк хорошо закрыли, плотно?

— Да, — задумчиво кивнул Илья. — Ну ладно. Складно. Абсурдно. Верю.

Так Илья милостиво остался обитать в люке, среди буквашек Льда. Прозвище его стало Юди.

— Есть буква «люди», вон он храпит — длинный, с костылем, а есть такоже «люди краткий», то есть «юди», — сообщил морщинистый старичок Еръ. — Отсюда ты и взялся, произошел, как я погляжу.