Книга судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Паринуш Сание cтр.№ 97

Через несколько дней я от всей души извинилась перед господином Заргаром и отказала ему, но просила не лишать меня дружбы.

События моей жизни разворачивались в таком темпе, что в промежутке между двумя ударами я всегда успевала перевести дух, собраться с силами – но чем дольше длилась эта пауза, тем тяжелее воспринималась новая беда. Уловив этот ритм, я уже и в лучшие периоды своей жизни не могла избавиться от подспудной тревоги.

Казалось бы, Сиамак благополучно устроился на Западе, и от самых страшных опасений я была избавлена. Хоть я и тосковала по нему и порой желание увидеться становилось нестерпимым, я ни разу не пожалела о том, что отправила его в Германию, ни разу не пожелала, чтобы он вернулся. Я беседовала с его фотокарточкой и писала ему длинные письма обо всем, что происходило в нашей жизни. А Масуд рос таким добрым и кротким, что не только не доставлял мне никаких проблем – он и мои готов был решать. Через трудные, тягостные годы отрочества он прошел терпеливо, с достоинством. Он считал себя мужчиной в доме, ответственным за меня и Ширин, и брал на себя большую часть повседневных дел. Я старалась не злоупотреблять его добротой и самоотверженностью, не требовать от юноши большего, чем ему по силам.

Поздно вечером он становился у меня за спиной, массировал мне шею и говорил:

– Боюсь, как бы ты не заболела от такой работы. Ложись, отдохни.

А я отвечала:

– Не беспокойся, мой дорогой. Никто еще не заболел от работы. Усталость рассеется с ночным сном, двух выходных дней в неделю вполне достаточно. А вот от праздности, бесплодных мыслей и тревог и впрямь недолго расхвораться. Работа – основа жизни.

Он стал мне больше, чем сыном – моим помощником, другом и советчиком. Мы с ним обсуждали все, вместе принимали решения. Он был прав, никого нам больше не требовалось. Я тревожилась только, как бы во взрослой жизни люди не стали злоупотреблять его добротой и уступчивостью: сестра из него веревки вила, добиваясь всего, что вздумается, поцелуем или слезой. По отношению к Ширин Масуд вел себя точно заботливый отец. Он записал ее в школу, ходил на родительские собрания, каждый день провожал ее в класс и покупал ей все необходимое. Во время воздушных налетов он хватал Ширин и прятал ее под лестницей. Я наслаждалась их близостью, но в отличие от многих матерей вовсе не радовалась тому, как быстро они росли. Меня это пугало – и пугало тем более, что война все длилась.

Каждый год я уговаривала себя, что война закончится именно в этом году, прежде чем Масуда призовут, но нет, она не кончалась. Вести о мученичестве детей – из соседских, из дружеских семей – нагоняли еще больший мрак, а когда погиб и Голам-Али, сын Махмуда, я впала в панику. Никогда не забуду, как виделась с ним в последний раз. Он вдруг появился у нас на пороге – после многих лет, когда я его не видела. Не знаю, в военной ли форме дело или в том странном блеске в глазах, из-за которого он казался намного старше своих лет, но это был не тот Голам-Али, какого я знала мальчиком.

Я приветствовала его, но не могла скрыть своего удивления:

– Что-то случилось?

– Что-то непременно должно случиться, иначе я не могу к вам наведаться? – с упреком переспросил он.

– Нет, дорогой, я всегда тебе рада. Просто это неожиданно – ты никогда раньше к нам не заглядывал. Прошу тебя, проходи.

Ему все-таки было не по себе. Я налила ему чай и стала расспрашивать о семье, но не упоминала о том, как и почему он добровольно пошел в армию и уже побывал на фронте. Мне было страшно и говорить, и даже думать об этом. Война – кровь, боль и смерть. Когда же я перестала болтать, он сказал:

– Тетя, я пришел попросить у вас прощения.

– За что? Что ты сделал – или собираешься сделать?

– Вы знаете, я был на фронте, – сказал он. – Сейчас я в отпуске и скоро поеду обратно. Идет война и, если будет на то воля Аллаха, я смогу стать мучеником. Если мне выпадет такое счастье, я должен заранее попросить у вас прощения за то, как мои родители и я сам обходились с вами и вашими сыновьями.

– Не дай Господи! Не говори так! Ты только начинаешь жить – Аллах не допустит, чтобы с тобой случилась беда.

– Но это вовсе не беда, это благословение. Я только об этом и мечтаю.

– Не говори так! – возмутилась я. – Подумай о своей несчастной матери. Если бы она слышала, как ты рассуждаешь – что бы с ней сталось? Не представляю, как она тебе позволила пойти на войну. Разве ты не знаешь, что важнее всего согласие и одобрение родителей?

– Знаю. Но я получил ее согласие и одобрение. Сперва она все плакала и рыдала. Тогда я отвел ее в приют, где живут инвалиды войны, и сказал: “Посмотри, как враг губит жизни. Мой долг – защищать ислам, свою родину и свой народ. Неужели ты помешаешь мне исполнить мой религиозный долг?” Моя мать – женщина веры. Думаю, ее убеждения на самом деле гораздо сильнее, чем у отца. Она ответила: “Кто я, чтобы спорить с Аллахом? Да будет его воля моей”.

– Прекрасно, дорогой, но сначала закончи школу. Если Аллаху будет угодно, к тому времени война завершится, и ты сможешь построить свою жизнь.

Он презрительно фыркнул:

– Жизнь, как у моего отца? Вы о такой жизни?

– Ну, вроде того. Чем это плохо?

– Уж вы-то знаете, чем это плохо – даже если больше никто не догадывается. Нет, не такого хочу я для себя! Фронт – совсем другое дело. Только там я чувствую близость к Богу. Вы понятия не имеете, каково это. Каждый готов жертвовать жизнью, единая цель у всех. Никаких разговоров о деньгах и положении в обществе, никто не хвастается, никто не гонится за прибылью. Вы себе представить не можете, как парни наперебой стараются попасть на фронт. Там – истинная вера, без лицемерия, без обмана. Там я встретил настоящих мусульман, которые ни во что не ценят богатства и все земное. Там, с ними, я обретаю мир. Я ближе к Аллаху.

Я уставилась в пол и вслушивалась в слова глубочайшей веры, исходившие из уст этого юноши – он нашел свою истину. Голам-Али вдруг погрустнел:

– Когда я начал по вечерам работать в магазине отца, я увидел, какие нехорошие вещи он делает. Я стал задавать вопросы. Вы ведь не видели наш новый дом?

– Нет, не видела. Только слышала, что он очень большой и красивый.

– Да, большой, – подтвердил он. – Просто огромный. В нем можно заблудиться. Но, тетя, это же экспроприированная собственность, по сути – ворованная. Как же отец, с его вечными разговорами о вере и преданности Богу, может там жить? Я все твержу ему: “Отец, религия воспрещает жить в этом доме: законный владелец не дал на это согласия”. А отец говорит: “К черту владельца, он был мошенник и вор, а после революции удрал. Нам просить разрешения у господина Вора?” Многое в его словах и делах смущает меня. Хочется бежать от этого. Я не хочу быть похожим на него – я хочу быть настоящим мусульманином.