Когда исчезли голуби - читать онлайн книгу. Автор: Софи Оксанен cтр.№ 58

Однако наблюдение за женой он продолжил, раз за разом возвращаясь к анализу ее поведения, когда он возвратился из Сибири. Он перебирал в голове подробности их совместной жизни в Валге, пружины дивана, мышеловки в каждом углу, крики соседских младенцев, звуки постельных игр, доносившиеся из-за стены и мешавшие спать, движения, которыми жена разжигала печь или мыла молочные бутылки перед тем, как сдать их в магазин. Он помнил первоначальную владелицу дома, супругу держателя автобусного парка, ее испуганное выражение лица, старомодные платья и то, как жена все время извинялась, столкнувшись с ней на кухне, говорила, что понимает, что они здесь чужие, к тому же единственные эстонцы в доме. Но он не помнил ничего, что могло бы вызвать хоть какие-то подозрения. Жена не проявляла интереса к почте, ее никогда не звали к телефону, она ни с кем не общалась, у нее никогда не бывало гостей, она просто сидела дома.

О годах немецкой оккупации они не говорили, за исключением небольшого эпизода, когда Партс узнал о судьбе Гельмута Герца. Однажды вечером, спустя несколько месяцев после его возвращения в Эстонию, он обнаружил дома жену перед бутылкой вина и горящей свечой. Когда он спросил, по какому поводу праздник, она ответила, что сегодня день рождения ее немецкого любовника. Тогда Партс спросил, что с ним стало, и жена сказала, что его расстреляли на берегу как собаку. Она говорила об этом как о хорошо известном факте. Словно считала, что Партс прекрасно осведомлен о ее приключениях, и он повел себя так, будто действительно знал обо всем, даже о том, что, когда они убегали, жена стреляла в преследовавших их немцев, но стреляла плохо, она вообще стреляла очень плохо и поэтому не смогла спасти своего любовника.

Жена засмеялась, опустошила стакан и покачала головой. Она хотела убить всех, в кого целилась. Партс вспомнил жест немца, когда он коснулся уха его жены. Воспоминание не вызвало в нем никаких чувств, только печаль, и Партс поднялся и ушел. Он гулял всю ночь и вернулся только под утро. Жена, проснувшись, казалось, не помнила ничего из вчерашнего разговора. О немце они больше никогда не вспоминали. Позднее Партс, конечно, задумывался, не была ли она тогда чересчур спокойной, учитывая тот факт, что потеряла любовника и шанс на новую жизнь, но он решил, что время делает свое дело, ведь и он тоже не плакал, потеряв Данзига. Несмотря ни на что, он смог идти вперед. А Роланд? Остудило ли время и его воспоминания? Партс хорошо помнил, как двадцать второго сентября 1944 года флаг с серпом и молотом взвился на флагштоке Длинного Германа, спущенный же флаг был не гитлеровским, а эстонским. Пять дней независимости. Пять дней свободы. Партс сам видел этот флаг, хотя в рукописи он об этом, конечно, не напишет, ведь это Советский Союз освободил Эстонию от гитлеровцев. А как же Роланд? Видел ли он это, и если да, то как сумел с этим примириться?

Шаги наверху вновь прервали раздумья Партса. Возможно, Контора еще не догадывается, что он готов отправить жену в такое место, где она никому не будет мешать. Но нет. Контора знает о его ситуации. Подслушивающие устройства наверняка использовались и в его доме, скорее всего, используются и сейчас. Каждая стычка, каждое оскорбление записаны и учтены, в том числе и тот случай, когда жена неожиданно запустила в него банкой со сметаной. Партс прибрал в комнате. Закрыл глаза. А что, если жену наняли следить за ним?

Он встал и пошел в ванную, подкрепился еще одним глотком гематогена, умыл лицо, промокнул его полотенцем и снял с кожи налипшие нитки. Вид у него был усталый, наметилась лысина. Партс взял у жены тушь для ресниц, поплевал на щеточку, как делала она, и провел по вискам. Перхоть в раковине смыл водой и, посмотрев в зеркало, оценил результат. Краска освежила общий облик. Оставленный женой шрам на щеке быстро заживал. Не стоит огорчаться, если затеянное им расследование не даст результатов. Отрицательный ответ — это тоже ответ. Иногда подозрения попросту оказываются необоснованными, и, возможно, он напрасно запирает дверь кабинета, перед тем как ложиться спать. Возвращаясь обратно к столу, он остановился, разглядывая мышеловку, установленную женой в углу коридора. У жены нет никого, о ком ей стоило бы беспокоиться, так почему же она постоянно проверяет мышеловки, она, которая ленится выполнять даже обычные домашние обязанности?

Дым над столом был таким густым, что Эвелин с трудом разглядела лица людей, с которыми ее знакомили. Мужчина с густой бородой, три девушки в брюках, у одной из них длинная челка, все имена она позабыла сразу же после того, как их назвали, и прежде чем она успела сесть, разговор продолжился:

— У литовцев в Кремле был свой человек, который знал, как надо себя вести, умел ловко лавировать, нам тоже надо брать пример с Литвы, а самое главное, что в Литве совсем нет проблем с русскими, во всяком случае таких, как у нас, уж не знаю, как им удалось этого избежать, что они такого сделали, но в Литву едут поляки, только поляки, подумайте!

— Мы недостаточно их давили, вот в чем причина. Ни один русский не осмеливается сейчас поехать в Литву.

— И потом, все эти новые заводы и фабрики… туда берут только литовцев, а русских нет. Почему же у нас не так?

— Если мы будет действовать, как литовцы, то, возможно, ситуация изменится. Молодежь должна вступать в партию, как в Литве.

— Как в Литве.

— Только так мы можем добиться привилегий для своей страны, только так.

— Только так, — вздохнул кто-то за столом. — Только так.

Эвелин сидела тихо как мышь, ей нечего было сказать. Рука Рейна отпустила ее пальцы и летала над столом в такт воодушевленным речам. Несколько часов назад на площади Победы он приложил губы к их сложенным вместе рукам и подул между ладоней, сказав, что здесь лежит их общее сердце, которое всегда будет горячим и любящим. Хорошее настроение Рейна распушило волосы Эвелин, словно летний прибрежный ветер, и она пригладила непослушные кудри руками. Им было хорошо вместе. Рейн позвал Эвелин в кафе “Москва”, чтобы встретиться там с его друзьями. Эвелин смотрела на стеклянную дверь кафе, которое находилось всего в нескольких метрах от нее, и мечтала, как совсем скоро будет сидеть там вместе с Рейном. А все потому, что Эвелин сказала, что написала письмо маме, в котором пообещала, что Рейн приедет к ним в гости летом после сессии. Рейн замер на месте, и в этот момент Эвелин поняла, что все сделала правильно. Теперь ничто не могло помешать им. С этого момента ей больше не надо доказывать Рейну свою любовь, убеждать его, что относится к нему серьезно, не дразнит и не играет его чувствами, что она всегда будет принадлежать ему, Рейну. Рейн будет делиться с ней всем, о чем говорит с друзьями, расскажет о книгах, хранящихся в виде микрофильмов, которые мужчина в очках распечатывает в темной подвальной комнате серого дома. Она приведет домашние дела в порядок к приезду Рейна, хотя бы на тот срок, пока он пробудет там, она обязательно что-нибудь придумает. Во время сенокоса отец, глядишь, не будет пить, бабушку она отправит погостить к родственникам, мама поможет все подготовить, она поймет, что молодым не стоит быть в разлуке все лето. Теперь же Эвелин сидела в кафе “Москва” в своем лучшем свитере и не знала, что сказать, хотя изо всех сил старалась придумать хоть что-нибудь. За столом говорили о непонятных вещах, к тому же ей не нравилось, что все перешептываются и таинственно понижают голос. Давящее чувство сжало горло, и Эвелин потянула Рейна за рукав. Ей хотелось домой.