Танцовщик - читать онлайн книгу. Автор: Колум Маккэнн cтр.№ 71

Таксист который вез нас из «Симона Боливара», надумал завернуть в пригород Катиа, чтобы нас там избавили от бремени нашего багажа. Я каким-то образом вспомнил, как выглядит на местном жаргоне фраза: «Если ты, сосало убогое, не повернешь машину, я позавтракаю твоим елдаком». Какое красноречие. Он чуть в фонарный столб не впоролся. Довез и денег не взял, и тогда я отвалил ему непомерные чаевые, так что теперь у меня здесь репутация, как будто одной только молодости было мне не достаточно. Не мудохайся с Виктором, он тебя сам отмудохает (и с большим удовольствием)! В первую здешнюю ночь Аарон проделал нечто ужасное. Выбросил с балкона все мои «Лаки Страйки», и мальчишки на paseo (все — жители поселков, состоящих из жестяных хижин) чуть с ума не посходили. Они подбирали сигареты и засовывали их, а-ля Брандо, в закатанные рукава рубашек. О их коричневые руки, какие воспоминания! Один из этих хорошеньких пацанов (а какой я был хорошенький!) оказался искусным карманником, я познакомился с ним на следующее утро, когда он пришел ко мне попросить окурков. Мы заключили взаимовыгодную сделку. Он отправляется на Авенида Либертадор, в «Хилтон Каракас», где останавливаются все бизнесмены, или в новый художественный музей, где болтаются туристы, и крадет для меня сигареты. Если они оказываются нужной мне марки, он получает доллар сверху. Ему даже ножик не нужен, чтобы карманы резать, у него, умницы, такие длинные и острые ногти, которые рассекают любую ткань. По временам я гадаю, что бы из меня получилось, помимо трупа, конечно, останься я здесь. Извини, мне придется оттащить мои кости к столу и приступить к перевариванию еще одной таблетки. Живем только раз.

Я занимаюсь йогой. Занимаюсь йогой, Руди. Слышу, как ты хохочешь.

Перед тем как смыться, Аарон научил меня медитировать, — впервые, возможно, в моей жизни я освоил умение скрещивать ноги. Проделав это в первый раз, я готов был поклясться, что тресну пополам, как плохая венесуэльская сушка. Я всегда полагал, что если бы Бог (зануда он этакая) желал, чтобы я прикасался губами к пальцам моих ног, то разместил бы их в промежности, однако Господь, судя по всему, не настолько благоволен. Впрочем, йога идет мне на пользу. Я снова и снова твержу себе: это хорошо, это хорошо, Виктор, ты не полный мудак, занимайся йогой, занимайся, ты не полный мудак, ну, может, самую малость. Перед тем как Аарон смылся (ладно, перед тем как я его вытурил), мы поднимались с утра пораньше, выходили на балкон, устраивались там. Аарон все печалился, что балкон не на восток смотрит. Примерно час мы медитировали, потом завтракали. Апельсиновый сок, круассаны, грейпфрут — но без водки! Аарон был помешан на здоровой пище. И все старался заставить меня прибавить в весе. Холодильник лопался от полиненасыщенного маргарина, пикулей, йогурта, чатни, корнишонов, ореховой пасты, кокосов, высококалорийных шоколадных молочных коктейлей, чего угодно. Парнем он был рослым, рыжеватым и бесподобно представительным. Руди, друг мой, член его, может, и не был поэмой, но ягодицы уж точно рифмовались. Однажды в Коннектикуте он видел тебя на сцене и говорил, цитирую, что ты был грациозен, грандиозен и провокативен, — и почему все английские мальчики так любят их смехотворные словечки?

Мой доктор с Парк-авеню сказал, что Каракас станет для меня смертным приговором: кишечные расстройства, дешевые лекарства, дурные больницы, грязный воздух et cetera, et cetera [43] . А я провел здесь пять месяцев, и мне становится все лучше. Я вот что делаю: за полчаса доезжаю на такси до побережья. Сижу в шезлонге на пляже, медитирую, рисую в воображении клетки и говорю им: вы, бля-бля-бля, мелкие прохвосты, бля-бля-бля, стараюсь представить себе, что они — чванливые вышибалы, которые не желают бесплатно пустить меня под конец ночи в «Райский гараж», бля-бля-бля, совсем от наркоты одурели, бля-бля-бля, таким как вы, господи боже, только в «Святых» и работать, бля-бля-бля, вы посмотрите на ваши башмаки, ужас какой-то, бля-бля-бля, а у тебя вообще на губе говно. А потом открываю глаза и вижу синюю воду (синеватую), лижущую золотистый (желтоватый) песок. Как хорошо. И тут я наношу словесное оскорбление моим метастазам, говоря им: чтоб вы в аду сгнили. Я — мужчина сорока двух лет, мысленно обманывающий себя. Почему же и нет, раз жизнь меня обманула? Нынче утром, еще до дождя, я вышел из дома, чтобы купить одеяло, и встретил метиску, похожую на мою маму как никто другой на земле. Наверное, ты был прав, говоря, что у каждого из нас есть где-то двойник. Я возвратился домой, свернулся в кресле и заснул, мечтая.

Я скучаю по Нью-Йорку, по его догмам, по всем и всему и особенно по Нижнему Ист-Сайду, он такой омерзительный, такой чудесный. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что сожалений у меня маловато. Я, например, не попрощался с мусорщиками. Хотел бы я видеть, какие у них стали физиономии, когда они обнаружили мою мебель выставленной на улицу. Они, наверное, арию запели. О мой сказочный желтый диван! Боже, а какое красивое у меня было колечко для пениса! А упоительный, уверяю тебя, фаллоимитатор!

Жизнь моя была чередой комнат (по большей части кабинок), а теперь я более-менее застрял в этой, потому как если я вылезу на улицы Каракаса, то, вполне вероятно, покачусь по ним без всякой машины.

Ах, Руди, устал я от этого лекарства. Когда закончится дождь, я выйду из дома. А может, и раньше, чтобы почувствовать, как омывают лицо его струи. Сдается, не так уж я и боюсь смерти, Руди, мне куда интереснее, что случилось бы, живи я в замедленном темпе. Ага!

Раз декседрин, два декседрин, три декседрин — и на пол!

С любовью — Виктор.

P. S. Я слышал, что жеребец по кличке «Нуриев» произвел сенсацию в мире лошадников. Это правда? Ха. Готов поспорить, елда у него совершенно русская!

Целую!

* * *

Самолет приземлился не по расписанию, позже. Мсье был вне себя. И из зоны выдачи багажа просто пулей вылетел. Мы прошли мимо стоявших в ряд вооруженных охранников, сели в такси. Мсье на ломаном испанском поговорил с водителем. Послеполуденная жара была такой, какую я ожидала. Вдали поднимались в небо зеленые горы, но город тонул в смоге.

Я все думала о бедном Томе, как он там, в Лондоне, один.

Такси виляло, объезжая выбоины, пока мы не добрались до старого колониального района и не застряли в пробке. Здесь стояли белые кирпичные дома с протянутыми между окон бельевыми веревками. По улице бродили старики в рубашках без ворота. Дети играли перед машинами, разбегаясь, когда те трогались с места. Женщина, сидевшая за цветочным лотком, поймала взгляд мсье, он выскочил из такси, купил цветы. Она была в желто-красном платье. Мсье дал ей десять американских долларов, расцеловал ее в щеки а когда машина поехала, женщина встретилась взглядом со мной, и я прочла в ее глазах мольбу о том, чтобы ей позволили жить моей жизнью, сидеть, как я, рядом с мсье на заднем сиденье такси. По правде сказать, она и могла бы. Мсье хорошо сознавал, что я, сопровождая его, никакого счастья не испытываю. Мне было очень трудно расстаться с Томом, но мсье умолил меня поехать с ним, хотя бы на неделю-другую.