Всадник - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Дикий, Анна Одина cтр.№ 28

Так Пирр стоял, как изверг на картине,

И, словно чуждый воле и свершенью,

Бездействовал. Но как мы часто видим

Перед грозой молчанье в небе,

Тучи недвижимы, безгласны ветры…

– И земля внизу тиха, как смерть, – ответил горностай негромко. – И вдруг… ужасным громом разодран воздух!

Руки Онэргапа сомкнулись вокруг всадника, но не могли схватить его. Трение огненных пальцев о черную фигуру убийцы издавало громоподобный треск, и Красный Онэргап в ярости закричал. Крик этот был ужасен: никто прежде не слышал, чтоб вечно голодный бог издавал звуки, но сейчас он визжал так, будто наступили на хвост коту размером со вселенную – крик был полон гнева и боли, и Камарг, с ужасом наблюдавший за сменой тьмы и света, в очередной раз за ночь вжался в землю.

– Так, помедлив, – посреди огненной бури продолжал всадник меланхолически (хотя внимательный слушатель, если б он откуда-нибудь взялся, услышал бы в этой декламации макабрическую радость), – Пирра проснувшаяся месть влечет к делам.

И никогда не падали, куя,

На броню Марса молоты Циклопов

Так яростно, как Пирров меч кровавый

Пал на Приама! [57]

Договорив, всадник неуловимо-яростным круговым движением чудесного Торна отсек Онэргапу руки. Вой усилился; страшное божество принялось в агонии кататься по небу, плюясь пламенеющими кусками солнца. Некоторые из них обрушивались в безмятежную холодную воду, кипятя ее, а некоторые – на Камарг, где, подобно ядерным взрывам, без усилий разрушали дома, стены и улицы. Чуть успокоившись, Онэргап, освещавший воды Камарга мертвенной червленью, стал жарить мир адским дыханием: колыбель и многие километры вокруг нее озарились нездоровым мерцанием каленого воздуха. Но всадника в адской печи не было – слившись с горностаем, он пропал. Онэргап прильнул к боку затаившего дыхание Камарга так близко, как мог, бессмысленным взглядом всматриваясь в воды, плавя безжалостным присутствием все живое, что оставалось в них.

Тогда прямо из воды ему ответили голосом, в котором слышалось одобрение:

– Ты война, о Красный Онэргап, и ты ужасен. Но я – время: вперед продвигаясь, миры разрушаю, для их погибели здесь возрастая.

Тогда-то воды объединились в гигантскую ладонь, на одном из пальцев которой как будто блеснул каменьями древний перстень, и с ладони этой полетел навстречу Онэргапу великий черно-белый кит, орка, и белая краска переливалась по его телу жидким серебром вольно и радостно, как быстрый горностай, а в черной маске на морде светились все те же ненавистные синие огни.

Огненный шар отпрянул, попытался найти спасение в глубине сухого воздуха, но было слишком поздно: кит схватил его и принялся трясти, как мяч, без всякого пиетета, играя с ним, подбрасывая и ударяя хвостом, увлекая за собой в воду, еще раз, и еще, и еще, пока Онэргап не исторг солнце, не потерял силы и не погиб окончательно. Кит брезгливо выплюнул шкурку, выполнил в воздухе сальто, приземлился на гостеприимную водную гладь, на прощание наподдал оболочку бога хвостом, отчего та взлетела ввысь и зацепилась шкиркой за одинокое облако, и ушел на глубину.

Удивленно поморгали где-то на краях темного диска освобожденные звезды, постепенно улеглась взбудораженная вода. Уцелевшие камаргиты начали открывать ставни и выглядывать наружу. Затем, чуть раньше положенного времени, на краю океана показался краешек ошарашенного солнца: отделавшись в смертельных объятиях божества-самозванца легким испугом, оно приготовилось подняться вверх, в небо.

Однако на реках Ка и Ма были разрушены все четыре центральных моста, и город был объят пожаром. И хотя реки вышли из берегов и выбросили на площадь, где обычно проходили казни, пять невесть откуда взявшихся трупов местоблюстителей (горожане почтительно выложили их рядком, найдя и устроив рядом с каждым символы власти – лошадку, соску, пеленку, погремушку и тряпичную корону), два стихийных бедствия как будто объединились – в части районов бушевало пламя, а часть была затоплена, и как спасаться, никто не знал. Никто точно не знал и того, что произошло под дворцом – ведь сражение стихий в океане произошло без свидетелей. И все же погибающий Камарг не сомневался, что там был доктор Делламорте.

Он победил, как и обещал.

Среди тех, кто наблюдал небесные явления над океаном, были и знакомые нам персонажи: вернувшийся в сознание героический лучник Апеллес, жизнелюбивый гипт с необычным прозвищем Танкредо, выживший и весьма активно настроенный трактирщик Эзра и, конечно, норовистый Жеребец без имени, не утруждавший себя стоянием на одном месте. Убедившись, что все правильные люди собрались в аптекарском доме по Монастырскому переулку, вороной задумчиво проведал центральную площадь, проводил недобрым взглядом ретировавшихся тысячников и, как-то по-своему понимая текущие задачи, явился к кованым воротам ограды Священной рощи. Там он принялся пастись – рыть копытом снег и извлекать из него чахлые воспоминания о растительности. Но так как жеребец к тому моменту так и не научился говорить, оставим его на посту перед воротами и вернемся в «Травы живые, сухие, стеклянные и иноземные», где по крайней мере шел какой-то разговор.

– …Ну, как животик, Эзра, не болит? – в который уж раз пытал трактирщика непоседа-гипт.

– Отстань ты от меня, ради Ристана! – взмолился несчастный трактирщик. – Ты ж каменный, а прилип, как из мяса сделан! Давай условимся: всякий раз, как тебе захочется спросить про мой «животик», сдержись, а я тебе налью стаканчик «Агварденты». – Добрый Эзра и сам не заметил, как в его речь вернулась отсылка к Перегрин-Ристану, покровителю путешественников, дорог и придорожных заведений. Но «молодой» гипт ему нравился, и на его немудреные шутки он не обижался.

– Я знать хочу, как ты спасся! – не отставал Танкредо.

– Я же тебе уже тысячу раз сказал – не зна-ю. Думаешь, человек, из которого чуть не повыдергивали ногти заодно с пальцами… думаешь, такой вот человек соображает, что с ним происходит? Думаешь, если тебе разрезать пузо и запихнуть в него серую рогатую гадюку, живее соображать станешь? Хватит, говорят! – Эзра раскипятился не на шутку, поднялся с лавки и проковылял в темный угол комнаты, где – видимо, для успокоения измочаленных нервов – принялся звенеть склянками, то ли чтобы приготовить еду и питье для компании, то ли просто, чтобы погреметь. Несмотря на перенесенные мучения, он неплохо себя чувствовал и ковылял в первую очередь от осознания серьезности своих испытаний – как будто какая-то нутряная память не позволяла организму их забыть, хотя ногти и пальцы его были на месте.

– И правда, жила, угомонись-ка, – хмуро и хрипло сказал Апеллес. Он сидел за столом у окна и что-то осторожно (правая рука его была перевязана) рисовал заветной медзунамской кисточкой на пустой странице гербария, занимавшего половину стола. – Отстань от обидо-мученика, а то быть на твоей каменистой роже желваку.