Взлетают голуби - читать онлайн книгу. Автор: Мелинда Надь Абони cтр.№ 40

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Взлетают голуби | Автор книги - Мелинда Надь Абони

Cтраница 40
читать онлайн книги бесплатно

Отец машет мне, чтобы я получше закрыла дверь, Драгана, цепляясь за посудомоечную машину, пытается подняться с пола, Марлис подает ей руку, но Драгана, не замечая ее, продолжает что-то выкрикивать, Глория все еще лежит на полу в разодранном чулке, ее речь быстро переходит в тоненький плач или, скорее, скулеж; что случилось? – спрашиваю я, опускаясь на колени возле Глории, и пытаюсь успокоить ее, Марлис, опираясь на стеллаж для грязной посуды, тоже плачет, а отец, хлопая себя ладонью по лбу, ругается по-венгерски, последней собаке и то лучше, чем ему, который должен смотреть на все это; mi történt, что случилось, спрашиваю я отца, ты понимаешь, что они говорят? – и помогаю Глории встать, блоха чихнула, вот что случилось, по-венгерски кричит отец, ничего не случилось, одна другую толкнула случайно, и вдруг набросились друг на друга, как бешеные собаки, а ведь до сих пор жили душа в душу; Глория все еще скулит, колено у нее в крови, а гости? – яростно взывает отец, кто их будет обслуживать? Сейчас иду, говорю я, а Драгана, спиной ко всем, стоит у посудомоечной машины, молча смотрит в окно (должно быть, в эту минуту она уже знает, что ей недолго осталось работать у нас, ее рабочие блузы еще несколько недель будут висеть на проволочных плечиках в служебном шкафу, и там же будет стоять пара туфель со стоптанными каблуками, хотя они ей точно по ноге; Драгана даже мне не сказала, что никогда больше сюда не вернется), ты бы хоть пластырь Глории да л, говорю я, выходя; да, а потом я же должен буду их утешать обеих? – сердито кричит отец; мне приходится просить помощи у матушки, которая в кабинете склонилась над своей бухгалтерией, я пробую в нескольких словах объяснить ей, что случилось, матушка, не задавая вопросов, тут же встает и идет за стойку, а я обслуживаю посетителей, некоторые из них любопытствуют: а где же официантка? и что это был за шум? Номи, у которой сегодня свободный день, шепотом подсказывает мне, как лучше ответить, это от радости, говорю я, ничего особенного, наша кухарка и официантка вдруг обнаружили, что у них есть общий знакомый, да, да, это верно, большая радость иногда звучит, как скандал.

The real big man [73] посетил сегодня наш «Мондиаль», думаю я, когда снова стою за стойкой, а Глория, получив от матушки новые чулки и умывшись, работает в зале, но я ведь все-таки не Туджман! В краткие паузы между заказами Глория шепотом говорит мне: ну сама подумай, если тебе кто-то скажет, что ты такая же мерзавка, как твой Туджман, что ты на это ответишь? (у меня в голове в это время вертится little big man [74] , нигде Дастин Хофман не играл так гениально), Ильди, ну скажи же что-нибудь, Милошевич – самый большой злодей всех времен, я бы повесилась, если бы он стал главным у нас в стране, я Драгане так и сказала, прямо в глаза, шепчет Глория, я ведь права, Ильди? Милошевич и Туджман – это же небо и земля (я почти ничего уже не помню, только лицо Дастина Хофмана, такое впечатление произвела на меня его серьезность), ты сама-то Туджмана знаешь? – спрашиваю я, стараясь не рассмеяться. Конечно, знаю, а ты заметила, какие большие, красивые глаза у Туджмана? Я отрицательно трясу головой, вытряхивая кофейную гущу в коробку, но ведь Милошевич не президент Боснии, говорю я, зато ему все сербы подчиняются, тут же отвечает Глория, это все знают, она ставит чашки на блюдца. Драгана считает себя боснийкой, замечаю я; ты на одну порцию меньше сварила, Ильди; то, что кто-то босниец или боснийка, – это просто бред, дурной сон, если бы мы, хорваты, не верили в то, что мы хорваты, мы бы все еще были югославами. То есть проигравшими, ты так это понимаешь? И Глория кладет рядом с чашками кофейные ложечки, Драгана сербка, хочет она того или нет, и до сегодняшнего дня я ничего против нее не имела, но если она вздумает оскорблять мою страну, то, Глория ставит поднос на правую ладонь, то между нами все кончено, и Глория так решительно направляется в зал, что ее белокурые, недавно обесцвеченные локоны развеваются.

Франьо Туджман сегодня носит белую блузку, рукава с буфами, размышляю я про себя, ногти с ярко-красным маникюром, несмотря на годы, у нее все еще густые волосы; хорватский президент в отличном настроении, мурлычет под нос английские поп-шлягеры, чуть покачивая бедрами в ритм, что вполне гармонирует с ее неброским макияжем и аккуратно выщипанными бровями, а чтобы выгодно подчеркнуть свои красивые скулы, она сегодня надела не очки, а контактные линзы, причем, наверное, цветные, думаю я; и этот Франьо Туджман, обязанность которого – бодро и элегантно порхать по «Мондиалю», со звоном бренчать клавишами механической кассы, – этот Франьо Туджман полчаса назад с разбитым в кровь коленом валялся в кухне, возле холодильной камеры, где сложено множество буханок хлеба, груды круассанов, стоят десятилитровые ведра со льдом; Туджман подрался с Драганой, которая утверждает, что она – боснийка, и всех глав бывшей Югославии считает одержимыми (а теперь еще политики, как по команде, стали верующими, вот ведь штука! – говорила мне Драгана. Недавно все были коммунистами, Ильди, все признавали только красное царство небесное, а теперь? А теперь у каждого свой рай, jeder isch Gröschte, was meinsch, was isch, wenn alle Paare scheided, wil sie nicht de gliiche Religion sind? [75] , она вот, например, вышла за мусульманина, который даже свинину ест, если она вкусно приготовлена).

Ко мне за стойку приходит матушка, просит зайти в кабинет, написать на грифельной доске меню, и прошу тебя, Ильди, никому ни слова о сегодняшнем инциденте, конечно, говорю я, отдаю матушке передник, беру с собой в кабинет чашечку кофе, сажусь за коричневый письменный стол, закуриваю, смотрю на настенный календарь, где сразу же бросается в глаза логотип; подарки от торговых агентов, думаю я, беру мел и пишу на доске: Далибор, Далибор, Далибор, пока вся доска не заполняется сверху донизу, потом откидываюсь на спинку кресла, разглядываю это произведение искусства и думаю о том, что, когда Далибор сказал, что он серб, хорватский серб, у меня ведь тоже что-то дрогнуло внутри, я тут же увидела перед собой отца – чтоб именно серб! – и я, поплевав на губку, начисто вытираю доску.

«Домашняя лазанья с зеленым салатом», матушка сказала, чтобы это я поставила в начале, «яичница-глазунья с овощами» (я вспомнила об отце, потому что представила, что он скажет, если я познакомлю его с Далибором; вот как, серб, скажет он, поздравляю!), сегодня же вечером поговорю с отцом, я записываю эту фразу на доске, чтобы не забыть, и закуриваю еще одну сигарету, я спрошу у отца, а что, он не знает ни одного порядочного серба (я сама понимаю: порядочный как исключение – плохой аргумент, так как чаще всего лишь подтверждает неутешительное правило), матушка заглядывает в кабинет: ты чего так долго? – я загораживаю доску, чтобы матушка не узнала, над чем я ломаю голову.


Мы с матушкой сидим за столом, отец в своем кресле уставился на экран телевизора, в руках у него пульт, матушка говорит: иди, наконец, за стол, отец прыгает с канала на канал, не хочу я есть, бурчит он, потом встает, открывает буфет, берет бутылку, мы с матушкой молча едим, там, где обычно сидит Номи, поставлен прибор, она, наверно, скоро придет, говорит матушка, отец, не отвечая, уходит в кухню, матушка, подняв брови, смотрит на меня и спрашивает: ты знаешь, где она? – пока отец, ругаясь, вытряхивает из формочки лед, наверняка в «Вольгроте» или у Дэйва, но исчезнуть на целый день и ночь – такого никогда не было. Да, не было, отвечаю я громко, чтобы отец тоже слышал, но когда-то должен быть первый раз, мы ведь уже достаточно взрослые, разве нет? Матушка бледнеет, она вспоминает столько слышанных подобных историй, но сейчас она думает об одном: не будем ругаться, только не сейчас! Тише, ради Бога, он услышит, не могу я переносить этот крик! Ссора, она как прокисшая еда, только желудок испортит. Я слышу, как отец возвращается из кухни, я пригибаюсь немного, тянусь за куском хлеба, но отец проходит у меня за спиной, садится в свое кресло, кусочки льда позвякивают в стакане, отец делает звук телевизора громче; мы с матушкой некоторое время по инерции жуем, потом просто сидим за столом, словно стол и стул для нас сейчас – самое главное, нам ничего не приходит в голову, о чем можно было бы поговорить, мы находимся здесь исключительно для того, чтобы наблюдать за отцом, а он курит сигарету за сигаретой, встает, открывает дверцу бара, наливает стакан, идет в кухню за льдом, хлопает дверцей холодильника, садится в кресло, молчание отца становится пугающим, есть люди, которые громче всего заявляют о себе, когда молчат, думаю я, мне хочется встать, собрать посуду, убрать сыр, ветчину, но я не могу двинуться с места, я думаю о Номи, собственно говоря, она старше меня, хоть и младшая моя сестра, она делает вещи, на которые я никогда не решилась бы (Номи никогда не приспосабливается, но не специально, а просто потому, что у нее такой характер, она как-то располагающе беззаботна, такой она была и в школе, когда имела дерзость приходить в класс в лиловом комбинезоне, в то время как тон там задавали четыре девочки из богатых семей, они решали, что модно и что нет, и ни лиловый цвет, ни комбинезон в перечне модных вещей не числились, Номи же щеголяла в лиловом комбинезоне и потому была крайне непопулярна у этих девочек, зато, по той же самой причине, была невероятно популярна среди остальных, так как думала своей головой, обладала своим стилем, проявляла свою волю, и вообще было в ней что-то, благодаря чему никто не мог ее игнорировать, и Номи просто смеялась тем заносчивым девчонкам в глаза, когда те дразнили ее Bubenschmöckerin, то есть чокнутой на мальчишках).

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию