Все могу - читать онлайн книгу. Автор: Инна Харитонова cтр.№ 27

Заранее зная, что Паше с Таней повезло не меньше Бори, Ольга, видимо по привычке, Татьяну тоже невзлюбила, хотя и понимала, что для Паши ее кандидатура редкая, и внутренне, задолго до этого, смирилась даже с невесткой-продавщицей или невесткой – столовской разносчицей.

Татьяну же мнение будущей свекрови не интересовало. Она бегала по магазинам, подыскивая приданое, скупала сервизы «Фарфора Вербилок», богемский хрусталь и всякий текстиль. С коробками, свертками и пакетами она часто поздно возвращалась домой и до полуночи разбирала с мамой покупки.

Танина мама была врачом той специализации, которая далека от особенно денежных рождения и смерти. На дверной табличке ее кабинета значилось «Терапевт». Сама она мало кого лечила, а только остро угадывала, к какому специалисту направить очередного страждущего. Эта многолетняя профессиональная пассивность наложила отпечаток на всю ее жизнь вне работы. Ей было легче принять что-то, чем думать над мотивами и аргументами отказа. Представляя собой промежуточную инстанцию между болезнью и здоровьем, она и сама оставалась всегда между событиями, интригами и прочими жизненными перипетиями. Ее извечное стояние «между всего» иногда опускалось к тому или иному полюсу, и дочкино замужество в очередной, редкий раз спустило ее на землю. Танина мать относилась к тем людям, которые думают и говорят одними и теми же словами, с одними и теми же эмоциональными оттенками, и все произнесенное ими отдает душевной скудностью. В припадке нежности она высказывала радость, «что ее девочке удалось найти свое счастье», «что станет она хозяйкой дома», «что родит ей внуков», и будто бы ускользало от нее, что дочь была уже замужем и хозяйкой была, а внуков так и не нарожала. Не знала мать и других сокровенных историй жизни дочери. Будущего зятя называла она не иначе как Павликом или Павлушей и совсем уж некстати, к огромной радости Степана Кузьмича и такому же огромному раздражению Ольги, заинтересовалась делами изобретателя.

Наблюдая за тотальной скупкой приданого, Боря отправил к Тане свою Кирочку. (Он все еще желал брату добра.) Надлежало ей следить, чтобы лишнего не приобреталось, а купленное полностью соответствовало ее вкусу. Таня к компаньонке отнеслась не добро, постоянно спорила с ней по поводу аляповатых штор в едких салатных разводах, кондовых цветочных горшков и синтетических носовых платков. А когда Кира увязалась с ней за отрезом (думать о готовом подвенечном наряде было страшно) на свадебное платье, Таниному терпению пришел конец. Тогда же, на ступеньках универмага, просыпалась первая соль их будущего противостояния.

Несмотря на издержки и некоторые виражи вкуса, Таня купила все-таки очень красивую ткань. Кремовое поле атласа осыпали ряды набивных роз. После того как Кирочка одобрила выбор, Таня поспешила к портнихе – шить в ателье ей казалось занятием авантюрным.

Опять-таки вместе с Кирой ехали они на другой конец города, прижимая к себе пакет с тканью, кружевом и мелкими пуговичками. Портниха специализировалась на театральных нарядах, но названия тех театров, чьи актеры затягивали в отстроченный ею тюль и панбархат свои тела, предпочитала не разглашать. Кира всю дорогу пыталась доказать Тане, что кидаться к какой-то сомнительной портнихе глупость не меньшая, чем идти в обычное государственное ателье. Таня, может, и соглашалась с ней, но дух противоречия брал вверх.

Портниху звали Эмма Филипповна Вестфельд. Представилась она модельером высшей категории и зачем-то сделала книксен. На жалком подобии ломберного столика лежала перьевая ручка без колпачка и пачка копировальной, почему-то красного цвета бумаги. Видно было, что фрау Вестфельд что-то писала. На белеющем рядом листочке подозрительная Кира прочитала: «Продам шЫкарный концертный фрак. Дорого», далее шел набор необходимых реквизитов. Кирочка толкнула Таню в бок, но та не отзывалась, жадно перелистывая модные журналы на неузнаваемых иностранных языках. За следующие полчаса Эмма Филипповна успела убедить невесту в выбранном фасоне, раздеть Таню, снять мерки и без сомнений, здоровыми, напоминающими садовые ножницами разрезать ткань. Педантичная Кира, глядя на весь этот круговорот ткани, сантиметра, ножниц, только моргала, попеременно озираясь то на клетку с канарейками, то на полуголую Таню, то на искромсанный пятиметровый отрез. Ее охватило отчаяние, что, не справившись с простым Бориным поручением, ей придется долго с ним объясняться, может даже, оправдываться, и во второй раз за весь этот длинный день обозлилась она на Таню. Все Кирочкино спокойствие расплылось на Таниных глазах, она, будто надев костюм грозной и склочной дамы, отчитывала Эмму Филипповну за кустарность, беспечность, за букву «ы» вместо «и» и почти криком кричала на всю квартиру. Таня откровенно испугалась. Не меньше ее испугалась сама Кира, первый раз в жизни не просто повысившая голос, а закричавшая на кого-то. Зато немка, невозмутимо выслушав список претензий, села на стул, закурила коричневую сигарету и спокойно объяснила причину своей спешки и безграмотности. Выходило, что портниха она уникальная, шьет без выкройки, быстро и чувствует, как никто, человеческую фигуру со всеми ее недостатками. А что до безграмотности, то сему нашлось другое оправдание – заграничное детство и родной немецкий язык. Кира, враз опомнившись, вспомнила о Боре и радостно подумала, что объяснять ничего не придется.

Всю дорогу домой она молчала, удивляясь своим переменам. Чувство гнева, досады и злости за всю свою жизнь испытала она сегодня впервые и явно этому была не рада. Та ее половинка, отвечающая за тишину и кротость, вдруг отказалась слушаться, а другая, казалось, что мертвая, встрепенулась, взвилась и понеслась вскачь по Кирочкиной душе. Она поняла, что может быть всякой. Тот навык повсеместного чувствования, приобретаемый остальными с рождения, проснулся в ней настолько поздно, что Кира уже привыкла жить смиренно и спокойно, менять своей жизни не думала, да и боялась это делать. Не найдя другого объяснения, чем Танино плохое влияние, Кира, с наслаждением испытывая новообретенные чувства, злилась на нее, и злость эта была первой и от того едкой, если не сказать страшной. В тот день, помимо открытий удручающих, совершила Кира другое, приятное открытие, но в жаре гнева его так и не заметила. Открытием этим стала любовь, а не простая симпатия к Боре.

Таню же терзало другое. Проезжая мимо Измайловского парка, увидела она яркие шапки лыжников, их скрюченные спины и порывисто-отталкивающие движения. Ей вдруг стало стыдно перед всем вагоном, что они там, а она здесь. Едет румяная, к свадьбе готовится, и они едут, только все по кругу, по дистанции, мимо нее, как Стас ее давний, лыжник любимый, мальчик спасаемый, но так и не спасенный, на другой женатый. Таня припала к дверному стеклу и заплакала коротко и бесслезно. Плакала потом всю ночь, до всхлипов, до тряски, до умывания холодной водой, но так и не успокоилась.

Придя в школу, к своим ученикам и чужим детям, встала она скалою посреди класса и руками сказала, чеканя каждый жест до боли в пальцах, как чеканила бы сейчас каждое произнесенное вслух слово: «Я хочу прочитать вам стихотворение». И начала: «Вчера еще в глаза глядел, а нынче все косится в сторону…» На строчках «Увозят милых корабли, уводит их дорога белая…» Таня уже рыдала и незаметно для себя начала орать. Представились ей лыжная белая трасса, уезжающий Стас и она сама, закутанная и затянутая в метель, уносящую ее в даль небытия. Если крик ее, вибрацию высоких нот услышали даже некоторые из глухих детей, то учителя услышали и подавно. Только никто не осмеливался зайти внутрь класса и остановить ее. На последних строчках зашла завуч, увидела плачущую Таню и плачущих детей.