Невероятная история Макса Тиволи - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Шон Грир cтр.№ 43

Третий год прошел как в забытьи. Иногда Элис откладывала свою книгу и устремляла немигающий взор в угол, словно из коридора надвигался ты, едва различимый во тьме. У Элис началась бессонница, она вскакивала по ночам, шла в кухню и тихонько напевала там разные мелодии. Жена пыталась развеяться, погрузившись в фотографирование, и целыми днями гуляла в поиске сюжетов. Домой она приносила виды восстанавливавшегося города, показывала расширенные для борьбы с крысами улицы Китайского квартала, его легкие постройки, вереницы детей, державших друг друга за косички. Мальчишек в парке, матерей, собравшихся на скамейке в белых кружевных платьях. Элис проявляла фотографии в ванной, многие потом рвала в клочья. Может, она искала твой образ? Иногда, возвращаясь домой, я заставал жену в атласном платье со стразами; моя Элис переодевалась, дабы прогнать тоску, как поступала раньше в Саут-Парке. Я находил ее у окна, сиявшую, веселую, болтливую. «Мне так хорошо, милый!» — восклицала она, а мое сердце тревожно колотилось. Что за жажда таилась в Элис? Что за тайна? Я усмехался и пил молоко, надеясь, что завтра все станет по-другому. Неопределенность пугает.

Наши безумства в спальне случались реже, но с возросшей страстью: взывание к духу, который все не приходил.

— Кажется, я что-то чувствую, — обеспокоенно шептала супруга. — Или нет. Нет, похоже, нет.

И замолкала, натянув одеяло до подбородка и выставив на прохладный воздух лишь покрасневший нос. Я тихо страдал. Всех любовников рано или поздно одолевают сомнения: целиком ли женщина находится в их власти или может уйти в любой момент? Однако сын, мой сын, если она когда-нибудь (упаси Господи) меня разлюбит, то уж тебя будет любить вечно, а большего мне и не надо. Ты мог бы спасти мне жизнь. И все же, признаю, я немного нервничал. Какого монстра я мог породить? Получеловека, полугоргону — чудище с волосами-змеями и взглядом василиска? А может, бессмертного призрака?

Ты оказался красивым, Сэмми. Очень красивым. Я сижу за нашим детским столом, а ты раскинулся на кровати, будто мертвый солдат, и дремлешь, разинув рот в изумлении от интересных снов; солнце окрасило твое правое ухо в нежно-розовый цвет. На щеке — отпечаток простыни. Левая рука свисает под невообразимым углом, мягкая и безвольная, зрачки неистово двигаются под закрытыми веками. Сынок, ты красивый, хотя и опоздавший.

Краткое вторжение, извини за пыль. Царапины на страницах я заработал на чердаке. Поскольку наконец нашел ведущую сюда дверку — маленькую, прямо как в стране чудес. Тут настоящее царство сломанных кресел, мертвых насекомых и воспоминаний, разложенных по коробкам. Прервусь, дабы описать, какой вид открывается из этого мутного окошка; он великолепен. Внизу я видел тебя, Элис.

Ты склонилась над клумбой, подвязав мешавшуюся юбку, и покрасневшими от солнца и теплого летнего воздуха руками решительно вырывала сорняки. В твоих движениях просматривалась уверенность шулера, сдающего карты: ты или точно знала, где сорняк, а где цветок, или просто не придавала значения ошибке. Ты не пела, не приговаривала, не стискивала зубы. Ты была нежна с каждым георгином, обхаживала его, словно это самый прекрасный и неповторимый цветок в мире, но стоило тебе пройти дальше, как ты забывала о его существовании. А вон пчела, она передразнивала все твои движения.

Здесь чересчур жарко, Элис. Чердак набит сентиментальным хламом и любовными трофеями. Меня и под дулом пистолета не заставят просматривать все рисунки Сэмми, начиная с самых ранних лет — напоминавших наскальную живопись: большие головы на тоненьких палочках — и заканчивая изображением нашей немногочисленной семьи, отразившим главным образом твою прическу, его детские руки и мой подбородок. Пожалуй, больше всего мне нравятся его рисунки гоночных автомобилей и пояснения к новым деталям, которые, как считал Сэмми, прославят его. Таковы отцовские тайны — секреты, которые сыновья доверяют только папам.

Впрочем, я пришел сюда не за этим. Как и в любом хорошем музее, самые дорогие и неоднозначные сокровища припасены вдали от любопытных глаз и хранятся здесь, выстроенные вдоль стен, словно скелеты в подземельях: твои фотографии. Все работы, которые ты создала за годы, проведенные без меня, сделала перед тем, как я нашел тебя в последний раз. Вот оно: автопортрет Элис, купающейся в пруду. Красивый. Я дрожу от сокрытой в нем страсти, он отражает нетронутый мир грозовых туч, темных волн, одиноких лепестков и осколков стекла. Что видят возлюбленные, когда закрывают глаза? О чем мечтают? Только люди, искушенные в живописи, способны увидеть ответ, и они страдают от своей проницательности, поскольку не обнаруживают в грезах милых сердцу людей себя.

Если я правильно тебя понимаю, то за тобой надо приглядывать, Элис Рэмси. Однако, начав шпионить, я уже не могу остановиться. Я не способен сидеть на чердаке и перебирать барахло в поисках прошлого, когда ты здесь, совсем рядом! Та, кого я столь долго искал, стоит в саду под моим окном. Ты опустилась на колени, среди кудрявых маков виднелись икры, синяки, заработанные во вчерашней игре в салочки, почти исчезли, мои — тоже. Ноги, торчавшие из-под юбки, напомнили мне о юной девочке, искавшей в траве мамину брошь, — пижамные брючки так же красноречиво облегали красивые бедра. Пчела села на твои волосы, но ты ничего не заметила. Ты выпрямилась и локтем, по-крестьянски, вытерла со лба пот. Пчела, солнце, жаркий воздух. В саду так прекрасно. Старики и мальчики будут вечно тебя любить, Элис Рэмси. Так и знай.

Я уже больше четырех лет наслаждался браком с Элис, однако в декабре 1912 года наша жизнь претерпела некоторые изменения. Заболела вдова Леви, уехавшая в Пасадену сразу после нашей свадьбы. Доктора не смогли установить истинную причину недуга, и вдова засыпала нас телеграммами, пока однажды ночью Элис не отвела меня в сторону и не сказала, насколько все серьезно.

— Что серьезно, дорогая?

— Ну, я должна ей помочь.

Я задумался над словами жены и, будь у меня сигара, непременно бы закурил. Приняв позу типичного мужа из каталога «Сиэрс», я подумал, сколь короток век розы, и сообщил, что мама может поселиться у нас.

— Ты ведь этого не хочешь, — вздохнула Элис и добавила: — Кроме того, ей нельзя путешествовать. Я сама поеду в Пасадену.

Иными словами, готовилась операция… по удалению Элис из моей жизни — лучше бы мне ампутировали легкое! Жена отправилась паковать вещи — старые платья, новые книги и любимые фотоаппараты. Она уедет на три недели, потом на одну вернется, затем уедет еще на три недели — и так до тех пор, пока матери не станет лучше. Элис вернулась в комнату и, заметив выражение моего лица, с грустью в глазах подошла, прижала теплые руки к моим ушам и поцеловала в переносицу.

— Милый, это всего на несколько месяцев.

У меня камень с души свалился. Неужели ее мама наконец умрет?

— Нет, Эсгар, — глядя мне в глаза, прошептала Элис. — Нет, несколько месяцев до ее выздоровления.

Элис ошиблась, миссис Леви не выздоровела. А разлука затянулась на пять лет.

Без Элис я погибал. Подобно Деметре, я сковывал свой мир льдом, когда любимая уезжала. Груда грязной одежды росла, на кухонном столе выстроилась батарея стаканов из-под вина, каждую ночь я засыпал только в обнимку с подушкой. Иногда поутру я улыбался, с хрустом потягивался и шептал возлюбленной «доброе утро», лишь потом замечая, что в руках — подушка, и горько рыдал.