Смерть в кредит - читать онлайн книгу. Автор: Луи-Фердинанд Селин cтр.№ 18

Когда отец вернулся из конторы и все узнал, он впал в такую бешеную ярость, что страшно было смотреть! Он так ужасно таращил глаза на витрину этой почтенной дамы, что мы опасались, как бы он ее не задушил. Мы удерживали его, повиснув на его пальто… Он вдруг стал сильным, как трехколесная машина. Волочил нас за собой по лавке… Вопил, что сейчас растерзает в клочья эту проклятую корсетницу… «Мне не надо было тебе этого рассказывать!..» — лепетала мать. Но зло было уже сделано.

* * *

В течение последующих недель меня оставили в покое. Отец был поглощен другим. Как только у него выдавалась свободная минута, он начинал пялить глаза на Меоншу. Она занималась тем же. Они следили друг за другом из-за занавесок. Вернувшись из конторы, он обдумывал, что она теперь может сделать. Все происходило визави… Когда она находилась в кухне на первом этаже, он тоже забивался в угол нашей кухни. Он изрыгал ужасные проклятия…

«И как только эта старая сволочь не отравится!.. Не обожрется грибами и не проглотит свою вставную челюсть!.. Да и толченое стекло она, наверное, не любит!.. Ах, падаль!..» Он наблюдал за ней постоянно. Его больше не интересовали мои дурные наклонности… В некотором смысле это было даже удобно.

Другие соседи старались избегать лишнего шума. Собаки гадили всюду, и на их витрины тоже, не только на витрину Меонши. Напрасно они окуривали все серой, Пассаж Березина оставался своеобразной сточной канавой. Желание помочиться привлекало сюда всех. На нас мог мочиться каждый, кто хотел, даже взрослые, особенно когда на улице шел дождь. Сюда заходили специально для этого. А в небольшую канавку на улице Приморгей даже срали. Жаловаться было некому. Часто это делали наши покупатели, с собаками и без них. Наконец, моему отцу стало недостаточно одной Меонши, и он стал цепляться к Бабушке.

— Посмотрите на эту старую сволочь с ее грязным кобелем, я знаю, что она задумала!.. Ты не понимаешь!.. Она хитрая!.. Лживая! Она ее соучастница! Точно! Они хотят мне все испортить!.. И уже давно! Ах вы, две суки!.. Зачем? Ты меня еще спрашиваешь? Чтобы вывести меня из себя! Вот! Вот зачем!..

— Да нет, Огюст, я тебя уверяю!.. Ты выдумываешь! Ты преувеличиваешь каждую мелочь!..

— Я выдумываю? Может, еще скажешь, что я вру?.. Оставь! Это ты выдумываешь! Ах! Клеманс! Ты неисправима! Жизнь ничему тебя не научила!.. Нас преследуют! Нас попирают! Над нами издеваются! Меня бесчестят! А ты что говоришь? Что я преувеличиваю?.. Дальше просто некуда!

И вдруг он разрыдался… Пришла и его очередь.

* * *

В Пассаже не одни мы продавали круглые и овальные столики и маленькие стулья, обитые репсом, времен Людовика XVI. Наши конкуренты заняли сторону Меонши. Этого и следовало ожидать. Отец потерял сон. Ему казалось ужасным, что каждое утро, перед тем как отправиться в контору, он должен был чистить двор и все канавы перед нашей лавкой.

Он выходил с ведром, метлой, мешком и маленькой лопаткой, предназначенной, чтобы собирать фекалии и бросать их в опилки. Для такого образованного человека это было большим унижением. Фекалий становилось с каждым днем все больше и больше, и именно перед нашим домом. Это было похоже на заговор.

Меонша скалила зубы из своего окна первого этажа, глядя, как отец сражается с говном. Весь день она ходила веселая. Прибегали соседи, чтобы сосчитать кучи дерьма.

Заключались пари, что он не сможет убрать все.

Он торопился, ему нужно было еще надеть воротничок и галстук. Он должен был поспеть в «Коксинель» раньше других, чтобы разобрать почту.

Барон Мефэз, директор, мог положиться только на него.

* * *

Именно тогда у Кортилен произошла трагедия. Любовная драма в 147‑м в Пассаже. Об этом восемь дней писали во всех газетах. Огромная толпа зевак галдела перед их лавкой.

Я часто видел мадам Кортилен, потому что мама продавала ей ирландские корсажи с гипюровыми вставками. Я хорошо помню ее длинные ресницы, исполненные нежности взгляды и то, как она строила глазки даже мне. Я часто дрочил на нее.

Во время примерки обнажаются плечи, грудь… Как только она уходила, я бросался в уборную на третий этаж, чтобы снять возбуждение. Я спускался вниз с кругами под глазами.

У них тоже часто бывали сцены, но в основном из-за ревности. Ее муж не разрешал ей никуда отлучаться. Он ходил все время один. Это был маленький вспыльчивый брюнет, офицер в отставке. Он торговал резиновыми изделиями в 147‑м. Дренажи, инструменты, разная мелочь…

В Пассаже все говорили, что она слишком красива для такой лавки…

Однажды ревнивец внезапно вернулся. Он обнаружил, что его красотка беседует на первом этаже с двумя господами, этого оказалось достаточно, чтобы он выхватил револьвер и выстрелил сперва в нее, а потом себе в рот.

Они умерли в объятиях друг друга.

Он отсутствовал всего пятнадцать минут.

* * *

Револьвер моего отца представлял собой модель устаревшего образца и хранился в ночном столике. Он привез этот огромный револьвер из армии.

Драма Кортилен могла дать моему отцу лишний повод для еще больших истерик и ругани. Но он, напротив, замкнулся. Он больше почти не говорил с нами.

Перед нашей дверью и в канаве фекалий было в избытке. Мимо ходило столько народу, что они спрессовывались. Он все чистил. Он не говорил больше ни слова. Это так не походило на его обычное поведение, что мама стала следить за ним, когда он запирался в комнате. Он оставался там часами, пренебрегая доставкой. Он больше не рисовал. Она подсматривала за ним в замочную скважину. Он брал свою пушку в руки, крутил барабан, раздавалось «щелк! щелк!..» Можно было подумать, что он тренируется.

Однажды он куда-то ушел и вернулся с целой коробкой патронов, открыл ее перед нами, чтобы мы хорошенько рассмотрели. Он не сказал ни слова, поставил ее на стол рядом с лапшой. Моя мать бросилась перед ним на колени и умоляла его выбросить все это на помойку. Но он уперся. Ничего не отвечал. Грубо ее оттолкнул. Один выпил целый литр красного вина. Он не хотел есть. Моя мать так приставала к нему, что он затолкал ее в стенной шкаф. Сам он залез в погреб. И закрыл за собой люк.

Слышно было, как он стреляет: «Пенг! Пенг! Пенг!..» Он вошел в раж, раздавался треск, бухало сильное эхо. Должно быть, он стрелял в пустые бочки. Моя мать надрывалась, кричала через щель…

— Огюст! Огюст! Я тебя прошу! Подумай о малыше! Подумай обо мне! Фердинанд, позови своего отца!..

— Папа! Папа! — вопил я в свою очередь…

Я ломал голову: кого же он собирается убить? Меоншу? Бабушку Каролину? Обеих, как Кортилен? Но их же нужно было еще подкараулить вдвоем.

Пенг! Пенг! Пенг!.. Он не прекращал стрельбу… Сбежались соседи… Они думали, что здесь произошло убийство…

Наконец у него кончились патроны. Он поднялся… Когда он открыл люк, он был бледен как смерть. Его окружили, взяли под руки, усадили в кресло времен Людовика XIV в центре магазина. С ним говорили очень ласково.