Белый Доминиканец - читать онлайн книгу. Автор: Густав Майринк cтр.№ 29

Самое страшное в этом — то, что я чувствую: это пророчество исполнится! Но еще страшнее то, что оно состоит из смеси истины и адской лжи. Воскресшие мертвецы будут не горячо любимыми ушедшими существами, по которым рыдают и скорбят оставшиеся в живых, а лишь пустыми масками умерших. Танцуя, они придут к живым, но это не будет началом тысячелетнего царства. Это будет балом ада, сатанинским ожиданием первого крика петуха, нескончаемой космической Страшной Средой в самом начале Великого Поста. «Так что же, время отчаяния для старика и других присутствующих должно начаться уже сегодня? Ты этого хочешь? — Я слышу, как глухая вопросительная усмешка звучит в голосе Медузы. — Я не хочу тебе мешать, Христофор! Говори! Скажи им, что ты хочешь избежать моей власти, скажи им, что ты видел меня в глазах фантома, которого я создала из ракового зародыша гниющей оболочки души той швеи и которого я заставила двигаться… Скажи им все, что ты знаешь, а я помогу тебе сделать так, чтобы они поверили!

Я нахожу справедливым то, что ты хочешь выполнить долг одного из моих слуг. Что ж! Будь посланцем Великого Белого Доминиканца, который должен принести истину, как того хочет твой славный первопредок! Так будь слугой этой светлой истины, а я охотно помогу тебе в этом крестном пути! Мужественно скажи им здесь истину, я уже заранее наслаждаюсь тем, как они будут радоваться принесенному тобой спасению!». Трое спиритов выжидательно уставились на меня. Что я скажу в ответ человеку с длинными волосами? Я вспоминаю то место в письме Офелии, где она просит меня помогать ее отцу. Я колеблюсь: должен ли я сказать то, что знаю? Один взгляд в блестящие от блаженства глаза старика лишает меня мужества. Я молчу.

То, что раньше я знал простым рассудком, как «знают» все человеческие существа, сейчас наполняет всю мою душу. Это — пылающий опыт переживания того страшного разрыва, который пронизывает всю природу, и не ограничивается одной только землей. Это — война между Любовью и Ненавистью, трещина между Небом и Адом, которая достигает и царства мертвых, простираясь и по ту сторону могилы.

Только в сердцах оживших в Духе мертвые обретают настоящий покой, чувствую я. Только там — для них отдых и прибежище. Когда сердца людей погружены в сон, тогда спят и мертвецы. Когда же сердца духовно пробуждаются, тогда оживают и мертвые, тогда они оживают и принимают участие в мире проявления, но без тех мучений и страданий, которым подвержены земные существа.

Сознание своего бессилия и совершенной беспомощности охватывает меня, когда я раздумываю: что я должен сделать сейчас, пока еще лишь от меня зависит, промолчать или начать говорить? И что мне делать потом, после того, как я достигну магического совершенства, повзрослев и духовно окрепнув? Близко то время, когда учение о медиумизме охватит все человечество, как чума. Это я знаю наверняка.

Я рисую себе картину: бездна отчаяния поглощает людей, когда они постепенно, после мгновения короткого головокружительного счастья, видят, что мертвые, которые встали из могил, лгут, лгут, лгут еще страшнее, чем способны лгать живые существа, что это — всего лишь призраки, эмбрионы, продукты адских совокуплений!

Какой пророк будет достаточно смел и велик, чтобы предотвратить такой духовный конец мира?

Внезапно посреди моего молчаливого разговора с самим собой мною овладело странное чувство: как если бы обе мои руки, которые все еще бездействующе покоились на столе, схватило невидимое существо. Мне показалось, что образовалась новая магнетическая цепь, подобная той, которая была в начале сеанса, но только теперь один я был ее участником.

Швея поднимается с пола и подходит к столу. Ее лицо спокойно, как если бы она была в полном сознании.

— Это — Пифа…. Это — Пифагор! — запинаясь, произносит человек с длинными волосами. Но неуверенный тон его голоса выдает сомнение. Нормальный, трезвый вид медиума, кажется, смущает его.

Швея смотрит в упор на меня и произносит глубоким мужским голосом: — Ты знаешь, что я — не Пифагор! Быстрый взгляд, брошенный вокруг меня, дает мне понять, что другие не слышат, что она говорит. Ее лицо ничего не выражает. Швея кивает утвердительно: «Я обращаюсь только к тебе, уши других глухи! Замыкание рук — это магический процесс. Если между собой замкнуты руки тех, кто еще духовно не ожили, то из бездны Прошлого поднимается царство головы Медузы, и глубина извергает лярвы умерших существ. Цепь живых рук — это защитная стена, которая окаймляет обитель Верхнего Света. Слуги головы Медузы — это наши инструменты, но они этого не знают. Они думают, что они разрушают, но в действительности они созидают пространство будущего. Как черви, пожирающие падаль, разъедают они труп материалистического мировоззрения, чей гнилостный запах, если бы не они, заразил бы всю землю. Они надеются, что придет их день, когда они пошлют призраки мертвых к людям. Мы пока позволяем им радоваться. Они хотят создать пустое пространство, называемое безумием и предельным отчаянием, которое должно поглотить всю жизнь. Но они не знают закона „наполнения“. Они не знают, что из царства Духа брызнет родник помощи, если в этом будет необходимость.

И эту необходимость они создают сами.

Они делают больше, чем мы. Они призывают нового пророка. Они опрокидывают старую Церковь и даже не догадываются, что приближают тем самым пришествие новой. Они хотят пожрать все живое, но на деле уничтожают лишь падаль. Они хотят истребить в людях надежду на потусторонний мир, но убивают только то, что и так должно пасть. Старая Церковь стала черной и потеряла свой Свет, но тень, которую она бросает в будущее — бела и чиста. Забытое учение о „переплавлении трупа в меч“ будет основой новой религии и оружием нового духовного папства.

— А о нем не беспокойся, — швея направила свой взгляд на безучастно смотрящего прямо перед собой точильщика, — о нем и об ему подобных. Никто из тех, кто на словах утверждают, что движутся в бездну, на самом деле не делает этого». Остаток ночи я провел на скамейке в саду, пока не взошло солнце. Я был счастлив сознанием того, что здесь, у моих ног, спит только форма моей любимой. Сама же она бодрствует, оставаясь неразрывно связанной со мной, как и мое сердце.

Заря показалась на горизонте, ночные облака свисали с неба, как тяжелые черные шторы, до самой земли. Оранжево-желтые и фиолетовые пятна образовали гигантское лицо, чьи застывшие черты напоминали мне голову Медузы. Лицо парило неподвижно, как бы подстерегая солнце, желая уничтожить его. Вся картина напоминала адский носовой платок с вышитым на нем ликом Сатаны.

Прежде, чем взошло солнце, я как приветственный знак отломил для него ветку акации и воткнул ее в землю, чтобы она проросла и когда-нибудь сама стала деревом. При этом у меня было чувство, что я как-то обогатил мир жизни.

Еще до того, как появилось само великое светило, первые предвестники его сияния поглотили голову Медузы. И такие грозные и темные прежде облака превратились в необозримое стадо белых агнцев, плывущих по залитому лучами небу.

«Ему должно расти, а мне умаляться»… С этими словами Иоанна Крестителя на устах я проснулся однажды утром. Слова эти были девизом моей жизни с того самого дня, когда мой язык впервые произнес их, и до того дня, когда мне исполнилось тридцать два года.