Храм на рассвете - читать онлайн книгу. Автор: Юкио Мисима cтр.№ 22

…Но как поднести этот сборник стихов, который был лучшим подарком, душе Исао?

Может быть, взять его с собой в Японию и возложить на могилу Исао? Нет, Хонда точно знал, что могила Исао пуста.

Так. Пожалуй, лучше преподнести стихи принцессе Лунный Свет. Следует подарить их той маленькой девочке, которая так упорно настаивала на том, что она — возрождение Исао. Это должна быть срочная почта, которая доставит стихи быстро, прямо в руки. Он сам станет тем быстроногим курьером, который легко преодолеет стену, возведенную временем.

Но сможет ли семилетняя девочка, каким бы умом она ни обладала, постичь заключенное в этих стихах отчаяние? К тому же возрождение Исао приняло вполне определенные формы, именно поэтому у Хонды и возникли сомнения. Во-первых, на нежной смуглой коже принцессы, при ярком свете солнца, он не обнаружил трех родинок…

Хонда, решив, что преподнесет в подарок принцессе сари лучшего индийского производства и этот сборник стихов, попросил Хисикаву связаться с дворцом Роз и получил известие, что аудиенция ему будет дана в «Комнате королев» во дворце Чакри, который из-за отсутствия королевской семьи стоял запертым и который Лунный Свет приказала специально открыть. Однако придворные дамы поставили строгие условия. Принцесса, с нетерпением ожидавшая возвращения Хонды из Индии, твердила, что отправится потом с ним вместе в Японию, капризничала, когда ей говорили, что к поездке еще не приготовились, чтобы ее успокоить, ей даже сшили дорожный костюм, поэтому придворные дамы хотели, чтобы Хонда не говорил во время визита о дате отъезда в Японию, даже не упоминал о возвращении, а притворился, что будет еще долго жить в Таиланде.

Утром накануне дня отъезда в Японию стояла ясная, безветренная погода, было очень жарко. Хонда и Хисикава, страдавшие в костюмах и галстуках, надетых по случаю предстоящей в десять утра аудиенции, примерно в девять сорок подошли к караульному помещению.

Дворец, выстроенный императором Чулалонгкорном в 1882 году, представлял собой впечатляющее, великолепное смешение стилей — традиционного и нового барокко, привнесенного итальянскими архитекторами. Причудливый, призрачный дворец возвышался на фоне синего неба тропиков. Его ослеплявший сиянием и сложностью идей фасад, как бы по-европейски он ни выглядел, приводил в восторг, опьянял архитектурой, свойственной жаркой тропической Азии. Основания полого поднимавшихся слева и справа каменных лестниц охраняли бронзовые статуи, лестницы вели к вызывавшим в памяти римские храмы порталам с цветными портретами императора. Это пространство из мрамора и золота, заполненное барельефами, принадлежало новому барокко, а дальше, в центре галереи, украшенной коринфскими колоннами из розового мрамора, поднимался, как корабельная вышка, настоящий сиамский дворец, отсюда просматривался потолок, выполненный квадратами — каштановый цвет и золото на белом фоне, на фронтоне был вырезан герб династии Чакри — светильник с ветвью. А выше до самой верхушки золотого шпиля, который лизали языки пламени орнамента, распускалась в синем небе сложная двускатная крыша в традиционных тонах — киноварь и золото, пара рыбьих хвостов на коньке напоминала приподнятые плечи танцовщиц. Это наводило на мысль о том, уж не была ли сама композиция дворца Чакри задумана так, чтобы сокрушить чопорную, рациональную, холодную европейскую основу и заполнить ее ради забавы сложными, красочными, тропическими мечтами сумасбродного королевского семейства. Во всяком случае, это выглядело так, как если бы на холодной белой груди неподвижно застывшего в своем величии короля повисло, раскинув красные с золотом крылья, фантастическое существо с острыми когтями и клювом.

— Красиво, верно? — произнес Хисикава остановившись и глядя наверх, он утирал выступивший пот.

Хонда сразу почувствовал, что к Хисикаве возвращаются, как приступ старой болезни, его дурные привычки. Хонда поступит прилично, если, заметив первые симптомы, немедленно оборвет Хисикаву:

— Красиво, некрасиво, что толку говорить об этом. Нас пригласили, и мы пришли только на аудиенцию.

В глазах Хисикавы, пораженного неожиданной твердостью Хонды, появился испуг, и он больше ничего не сказал. Хонда пожалел, что не пользовался столь эффективным способом уже тогда, когда только приехал в Бангкок.

Сопровождавший их офицер охраны намекнул, что для того, чтобы по прихоти принцессы открыть долгое время стоявший закрытым дворец, пришлось много потрудиться. Хонда, послушно следуя знаку, поданному Хисикавой, сунул в карман офицеру нужную сумму.

Открылись створки огромных дверей, и они вошли в темный зал, где на мозаичном полу, набранном из черного, белого, серого и крапчатого мрамора, стояло штук двадцать стульев красного дерева в стиле рококо, знакомые придворные дамы сразу приняли у офицера гостей и повели через большие двери, расположенные справа. Там был дворцовый зал в чисто европейском стиле — с высоким потолком и обилием света, с потолка свисала люстра, итальянский столик из мрамора с цветочным узором — инкрустацией из слоновой кости — окружали несколько красных с золотом стульев в стиле Людовика XV.

Стены украшали написанные в полный рост портреты четырех жен императора Чулалонгкорна и его матери, Хисикава сказал, что из четырех королев три были сестрами. Все портреты были исполнены в викторианской манере и свидетельствовали о ревностной службе художника-иностранца, в лицах он с похвальной добросовестностью передавал искренность и злобу — они ясно были видны в схлестнувшихся взглядах: один наполнен прямо-таки жуткой дерзостью (позволителен ли был такой реализм), другой — бесстыдно лживый. Некоторая меланхолия, свойственная королевской семье, выражалась в однообразной манере передачи смуглой кожи, притом что при передаче южной роскоши одежды и фона фантазия художника была безудержна.

Мать императора звали Тэпусирин, в выражении лица этой маленькой пожилой дамы присутствовало какое-то мрачное, дикое достоинство. Хонда медленно, один за другим осмотрел портреты — из объяснений Хисикавы он теперь знал, что первая супруга императора, королева Пурапан была младшей из трех сестер. Если сравнивать ее и двух других сестер — королеву Сованг Ваттана и королеву Сунанту, все сошлись бы на том, что самой красивой была старшая сестра — Сунанта.

Портрет Сунанты, висевший в углу зала, был наполовину скрыт тенью. На портрете она стояла у окна, опершись одной рукой на столик, за окном голубело небо с вечерними облаками, в комнату заглядывало увешанное плодами апельсиновое дерево. На столике стояла эмалевая ваза с цветком лотоса, позолоченный графин и бокалы, из-под золотой юбки выглядывала прелестная босая ножка, на груди вышитой блузки цвета персика блестел висевший на широкой ленте орден, в руке она держала изящный веер из слоновой кости. И кисточка веера, и ковер были пунцовыми, цвета вечерней зари.

Среди пяти портретов этот особенно притягивал Хонду, потому что изображенные на нем нежное прелестное личико, припухшие губы, чуть близко посаженные глаза, даже коротко остриженные волосы, — все неуловимо напоминало маленькую принцессу. Это сходство при внимательном рассмотрении пропадало, но немного погодя из углов комнаты словно наползали сумерки, и вскоре держащие веер темные ловкие пальчики и изгиб опирающихся на стол пальцев снова вызывали то же ощущение сходства, и, в конце концов, даже глаза и губы делали изображение на портрете и принцессу Лунный Свет похожими, как две капли воды. Но, достигнув вершины, сходство сразу же, как песок в песочных часах, начинало разрушаться.